Глава 8 – «Преждевременное выздоровление»

(скачать восьмую главу в Word, в zip архиве можно здесь)

Вернувшись в больницу, я, практически в дверях, столкнулся с главврачом.

- Ну и где ты был три дня? – Услышал я вопрос в свой адрес.

Оказывается, главврач  ещё в субботу приходил сюда проверить, как обстоят дела. Не застав меня на месте, он посетил больницу ещё и в воскресение. И в понедельник был на работе рано-рано утром. Обычно в такое время он здесь не бывал никогда.

- Значит, уже выздоровел? – Спросил он меня недобрым тоном – Завтра утром отправляю тебя в часть.

   На самом деле, на моём лице уже не осталось никаких следов от ожога. Но на груди следы были. А  хуже всех обстояли дела с левым плечом. Там ожог был наиболее сильным. Плечо покрылось плотной толстой коркой болячки, которая лопалась при малейшем движении руки. А двигать рукой было очень больно. За время моего трёхдневного бегства из больницы я тревожил это плечо тем, что периодически одевался и раздевался, засовывая руку в рукав, и высовывая её оттуда. Болячка вся полопалась, и из неё сочилась какая-то неприятная жёлтая жидкость, вперемежку с кровью.  Я показал своё плечо главврачу и сказал, что ещё не совсем готов нести службу.

- Я отвечать за тебя перед воинской частью не хочу – услышал я в ответ – Ты по три дня где-то пропадаешь. Значит, уже здоров, раз такой шустрый. Завтра отправляю тебя в часть.

Вот так, не долечившись, на следующее утро (11 октября) я был выпровожен из больницы. Одет я был, естественно, уже не в ту гражданку, что принесла мне Маша, а в свою форму, которую мне привёз капитан. В руках у меня была справка, для предъявления командиру. В справке было написано, что я должен явиться в свою воинскую часть 11-го октября 1988 года (т.е. – в тот же день). Я не помню точно, как назывался этот документ. Может и не справка. Но печать на нём стояла, и, прибыв в часть, я должен был предъявить её капитану.

   Я думаю никому не надо объяснять, что поехал я в первую очередь не в часть, а в общежитие тернопольского педагогического института, где жила Маша. Дорогу до института я примерно запомнил, но скорее, нашёл её интуитивно. Да плюс ещё, язык мой до Киева меня доведёт, а не только до той общаги. Я ехал на каком-то троллейбусе, и внимательно изучал данную мне справку. Мысль исправить в ней дату моего прибытия в часть пришла ко мне сразу, как только я взял эту бумажку в руки. Мой десятилетний опыт обучения в советской московской средней школе научил меня исправлять оценки в дневнике и в журнале так, что комар носу не подточит. Я мог подделать подпись любого учителя. В моём дневнике двойки превращались в тройки, путём добавления завитушки вниз. А иногда эти двойки превращались даже в четвёрки и пятёрки. С колами же дела обстояли ещё проще. Цифра один наиболее приспособлена под переделывание её в другие цифры.

И вот я ехал, и смотрел на эту справку. 11-е число значилось в ней. Ну, первую единицу я решил оставить нетронутой. Что же касалось второй, то в моей голове спорили между собой два варианта. Её можно было исправить на четвёрку, и тогда бы получилось четырнадцатое число. Тогда я смогу пробыть с Машей ещё три дня. Второй же вариант, был исправить единицу на семёрку. 17-е число – это даже не 14-е!!!! Это целых шесть дней я могу быть рядом с любимой, да и исправится эта единица на семёрочку получше, чем на четвёрку. Но – риск больше. Риск увеличивался в два раза. А вдруг капитан опять надумает навестить меня в больнице? Ведь один то раз он уже это проделывал. Совершенно не исключено, что он не захочет приехать ко мне ещё один раз. Ну, или кто-нибудь другой, из офицеров.  Что тогда? Тогда кранты!!! Но, всё-таки я решил рискнуть.

    Пока я об этом думал, троллейбус доехал до общежития. И вот – знакомый козырёк, над подъездом. По нему я, уже привычно, забрался на второй этаж, и……..  Из больницы меня выпроводили очень рано, так что когда я оказался в общаге, то все студенты были ещё там. Занятия в институте ещё не начались в тот день. Маша тоже была в своей комнате. Я никогда не забуду, как округлились и засверкали её глаза в тот момент, как я предстал на пороге её жилища.

Я рассказал ей о том, что меня, в срочном порядке, выписали из больницы, и о том, что я решил подделать данный мне документ.

- Мне нужна ручка, с примерно такими же чернилами – попросил я.

Маша очень запереживала, посчитав мою идею излишне авантюрной. Но, надо знать лучше меня. Я авантюрист по натуре. И на авантюры мне пока ещё везло. Ещё в восьмом классе мой учитель по истории сказал, что он видит наперёд, кто кем станет в этой жизни. И стал перечислять фамилии моих одноклассников, делая свои прогнозы. Дойдя до моей фамилии, он сказал:

- А Судзиловский это авантюрист.

И он не ошибся. А, кроме того, ещё я был и остаюсь  излишне упрямым. И коль уж я решил исправить одиннадцатое число на семнадцатое, то ничто не могло меня остановить.

   Общими усилиями Маши и её подруг мы нашли ручку, с чернилами похожими на те, которые были в авторучке главврача, и одиннадцатое число стало семнадцатым. Впереди нарисовались шесть дней, которые я мог провести с моей любимой. Из общежития выходить мне было крайне нежелательно, т.к. я был в солдатской форме, а по городу мог ходить патруль. Но вот в общагу патруль точно не заглянет!!!!!!

   Откровенно говоря, студенческое общежитие Тернопольского Педагогического Института – это был настоящий малинник, для мужчины. Если я не ошибаюсь – 16 этажей…. Я могу путать их количество, но это не важно. Мне кажется, что их было шестнадцать. Так вот: Шестнадцать этажей, заселённых одними молодыми девушками. Разного роста, цвета волос, размера груди. Разного характера и коммуникабельности. Но, 16 этажей девушек. Этим всем богатством, окружающим меня, я совсем и не насладился. Мне было всё равно, сколько там живёт этих самых девушек. Какая у них внешность, и какие формы. Я настолько сильно влюбился в Машу, что другие женщины просто перестали для меня существовать. Я смотрел только на Машу, и видел только её. Анализируя потом это время, мне стало казаться, что некоторым её подругам в общежитии я тогда тоже нравился. Но  в тот момент меня это совсем не занимало, потому я это и не замечал. Я замечал только Машу.

- Мне надо обязательно сходить в институт на одну пару. Я постараюсь быстро вернутся – сказала мне она.

Институт находился прямо напротив общежития. Его было видно из окна. Маша убегала туда каждый день, на одну или две пары, а потом прибегала назад ко мне. Когда она была в институте, то я сидел, не отходя ни на секунду от окна, и смотрел на этот институт. Я считал минуточки и секундочки до того момента, когда она вернётся. Вглядывался во всех студентов, которые шли по дороге от института до общежития, пытаясь разглядеть её. Но Машу я так ни разу и не узнал за окном. Она приходила, и окликала меня сзади.

- Привет – слегка смеющимся голосом говорила она. Её, видимо, веселило то, что я сидел, не отрываясь от окна, и ждал её.

Чуть позже приходили и другие девчонки. Они все весело о чём-то со мной разговаривали, и смеялись. Я постоянно шутил, и им очень нравились мои шутки. А мне очень нравилось то, как они общались между собой по-украински. Я тоже пытался говорить с ними на их родном языке. Наверное, это получалось смешно.

Я к украинской мове привыкнуть успел

Трошки стал размовлять, но всего не сказал.

На улицу я не выходил вообще, во избежание встречи с патрулём. Девчонки мне что-то покупали из еды, потому что денег у меня не было ни копейки. Можно сказать, что они меня усыновили на шесть дней. Но вот и этим шести счастливым дням пришёл конец. Наступило 17-е октября. Надо было возвращаться в часть. Маша проводила меня до автовокзала. Оттуда уходил автобус на Гусятин, на котором мне и надо было уехать.

- Напиши мне письмо, как приедешь – попросила меня она.

- А чего написать-то? Ты же всё и так знаешь. Несколько недель вместе были.

- Ну, ты всё равно напиши. Напиши хоть что-нибудь. Хотя бы два словечка.

- Хорошо, я обязательно напишу – пообещал я.

Видимо, Маше показался неубедительным мой ответ, и она ещё несколько раз попросила меня об этом.

- Пожалуйста, напиши хоть пару строчек. А адрес же у тебя есть.

Наконец подошёл мой автобус, и я уехал.

Всю дорогу я думал только о Маше, и о времени, проведённом вместе с ней. Я ощущал себя самым счастливым человеком в мире. Я был благодарен судьбе за то, что меня забрали в армию, и что я попал сюда, в Тернопольскую область. И даже за то, что я обгорел, я тоже говорил спасибо этой самой своей судьбе. Единственное, из-за чего мне было грустно, так это из-за того, что счастливые дни свиданий позади. А впереди ещё больше полугода службы. И сколько мы будем видеться с Машей, было непонятно. 

Когда я пришёл в часть, то выяснилось, что попал я как раз на Прошин день рождения. У нас была устойчивая традиция, что за свою днюху каждый проставлялся двумя бутылками самогона. Отмечали мы, конечно же, после отбоя, на кухне. Причём не все. Не потому, что кого-то не приглашали. Просто кто-то не хотел. Стас, Бибис и Каск, со свойственной им прибалтийской педантичностью, как правило, не принимали участие в наших сабантуях.

Вот  и в этот раз именинник Проша запасся двумя бутылками самогона. Проша вообще был очень открытый и весёлый человек. Слегка ботанический его внешний вид, в очках, поначалу мне напоминал Васю Семилетова. Да и по характеру между ними было много общего. Как говорит одна моя хорошая знакомая: «с ним очень хорошо поржать». Да и сам Проша смеялся громко и заразительно, широко открыв рот. Особенно когда Камилю из Узбекистана прислали насвай. Это такой наркотический порошок, который кладут под язык. Камиль утверждал, что на его родине этот насвай  дают всем во время уборки хлопка, что бы курить не хотелось. Хлопка у нас на полигоне не росло. Да Проша и не курил. Но насваем у Камиля угостился. Да и наглотался его (чего делать категорически нельзя). После чего долго катался по полу, посередине казармы, орал и ржал на всю округу. Камиль испугался тогда, и стал отпаивать его марганцовкой.

- Проша, его же глотать нельзя – говорил он.

- Да я просто жевачкой подавился – оправдывался Проша, картаво проговаривая букву «р».

- Жевачкой ты подавился? – смеялся Виталик – ты ещё скажи «подшивка и очки».

Виталик всё время подкалывал его этой фразой, сказанной Прошей как-то раньше. Контекст сказанного уже никто не помнил. Все только помнили, что звучало это смешно.

- Да, я правда жевачкой подавился – продолжал оправдываться Проша.  Но это вызывало у нас только новую волну смеха.

Надо сказать, что Проша часто вызывал добрый смех в свой адрес. Но это был не злобный смех, и Проша на него не обижался. Он любил нам рассказывать о своём родном Минусинске, о друзьях, о девушках.

В Минусинске у Проши осталась любимая девушка. Звали её Ирина Алфёрова. Так же, как знаменитую актрису, сыгравшую роль Констанции Бонасье. Проша утверждал, что его Ирина Алфёрова в сто раз красивее той, всем известной. Но по его любви был нанесён удар. Из Минусинска пришла весточка о том, что Ирина Алфёрова не любит больше Прошу, а гуляет с другим парнем. И Проша сник не несколько дней.

- Да, не переживай ты, Проша – успокаивал его я – приедешь ко мне в Москву. Найдём тебе ту Ирину Алфёрову, актрису.

   Кроме дня рождения Проши в тот день получился ещё один повод для пьянки – моё возвращение. Я пришёл в часть с пустыми руками, потому что совсем не имел при себе финансов. Сходил к капитану, и показал ему справку. Исправления в дате прибытия замечены не были, да и у капитана явно был отходняк. И я отправился в казарму, где после отбоя мы приступили к распитию.

Я рассказал ребятам, что по уши влюбился в Машу. Что мы с ней там провели вместе много времени. И что жить без неё я больше не могу и не хочу. С самым большим интересом мой рассказ слушал Лёша, который пришёл с вышки в казарму, что бы присоединиться к празднованию Прошиной днюхи. 

Потом мне ребята поведали о том, что произошло у них во время моего отсутствия:

Во-первых – прапорщик Стец покинул наш полигон, и уехал продолжать свою службу в Германию. На его место (на место старшины) был назначен прапорщик Тарас. Это был молодой, весёлый и открытый парень, без особых закидонов. Он обладал мотоциклом, и молодой толстенькой женой. Звали его жену тоже Маша и похожа она была на колобка. Но при этом добрая, простая, и  не очень разговорчивая. Колобком мы её и прозвали. Прапорщик Тарас снял себе жильё в Малых Борках, и на службу ездил на мотоцикле. К этому времени офицеры перестали все тусить на полигоне по ночам. Они оставались по одному–два человека, по сменам. И когда были смены не Тараса, то он уезжал на ночь к жене в Малые Борки, а утром, на мотоцикле, приезжал назад.

   Первая поездка Тараса в Чортков, в качестве старшины, состоялась тут же. Он поехал с Бибисом за новым обмундированием и бельём. Два раза в год (осенью и весной) советская армия переходила на (соответственно) зимнюю и летнюю форму одежды. Летом это было, так называемое  ХэБэ, а зимою – ПэШа. Одновременно с этим выдавалось новое нижнее и постельное бельё. И вот прапорщик Тарас за всем этим приехал в Чортков. Каково же было его удивление, когда ему было сообщено, что ничего он не получит. По той простой причине, что прапорщик Стец всё уже получил. А выдали Тарасу только девять трусов, т.к. в момент отоваривания прапорщика Стеца их просто не оказалось на складе, и по документам мы их не получили. Удивительный был человек, этот прапорщик Стец. Он умудрялся продать всё, что находил на полигоне. Но и этого ему оказалось мало. И он получил нашу смену белья (трусы, простыни, наволочки, пододеяльники, портянки, майки, зимние подштанники) и всё куда-то загнал.  Хорошо, что армейская форма была не нужна гражданскому населению, и на зимнюю форму одежды мы, всё-таки, перешли. Вот так и приехал назад прапорщик Тарас, удивлённый и расстроенный. И привёз с собой новую форму ПэШа, и девять трусов, на девятнадцать человек.

Так мы полгода и ходили, кто в чём. Я ходил в плавках, которые мне перед этим прислали родители. Да и большинство ребят одевали на себя одни и те же трусы, присланные им из дома. Банный день у нас был по субботам. Войдя в баню, мы, первым делом, стирали эти свои трусы, и клали их сушиться. А уж потом мылись сами. Трусы наши, за это время, успевали высыхать. Причём, судя по всему, про этот прикол знал весь округ. Когда к нам на полигон прилетел командующий округом, генерал Шапошников, то он так и спросил перед строем:

- А правда ли что у вас девять трусов на девятнадцать человек?

- Правда – ответили ему мы, почти хором.

- Так в чём же вы ходите? – смеясь, поинтересовался он.

- Да так, кто в чём. Так и ходим.

Шапошников посмеялся, но недостающих трусов мы так и не увидели.

Второе, о чём мне поведали ребята, это то, что они тоже (как и мы, раньше, для Бибиса) ездили в Гусятин сдавать для меня кровь. И (как и мы раньше) подкрепились потом красным вином. Потому, что медсестра им это посоветовала. Да подкрепились неплохо. До части еле дошли. В связи с чем был очередной залёт, не смотря на то, что всю обратную дорогу ребята зажёвывали алкогольный запах всякой вонючей травой, растущей на поле.

   А главное это то, что я пропустил очередной приказ, и меня не перевели в деды. Ну, этот недостаток мы тут же устранили, с помощью нитки и подушки. После чего ребята пожаловались мне на Бибиса. Дело в том, что дембелем на полигоне получился  один человек – Виталик. А перевести в черпаки ему нужно было всех остальных, кроме меня и Камиля. Соответственно, колхоз – дело добровольное. Но все решили не отходить от армейских традиций, и перевестись. Даже сержант Стас. Даже Лёша с Рембо с вышки спустились. Все до одного, кроме Бибиса. А Бибис отказался. Причём, обиделись на него все. Скорее всего, еще и потому, что и раньше были поводы на него зуб иметь. Все обиделись, но никто ничего  ему не сказал. А сказали мне, как третейскому судье. И я рассудил….

   Выпив ещё по одной я решил, что нехрена Бибису ушитым ходить, раз он переводиться не хочет. Пошёл, поднял его среди ночи, и расшил ему брюки. Причём он обрезал на них всё лишнее, поэтому широкими, после расшивания, они не стали. Они перестали быть брюками, т.к. передняя сторона обоих штанин отделилась от задней. Если бы отказался переводиться не Бибис, то я бы, наверное, так бы не сделал. Но Бибиса я давно хотел наказать. Да и все остальные – тоже.

Выпив после этого ещё по одной, мы обнаружили, что самогон кончился. Но веселье было в самом разгаре. И мы решили послать гонца в деревню. Прапорщик Тарас находился в части, и мирно спал в домике офицеров. А его мотоцикл, так же мирно, стоял возле этого домика. На нём то и решено было поехать. Мы тихо выкатили его в поле.

- Поеду я – безапелляционно сказал я.

Тут надо напомнить, что плечо у меня совсем не выздоровело, а напротив – сильно болело. Левую руку я не засовывал в рукав, а просто держал её под кителем.

- Дима, да ты не доедешь с одной рукой, пытались меня убедить остальные.

Джафар стал настаивать на том, что поедет он. А я, если мне уж так хочется, могу сесть сзади него. Но меня уже было не переубедить.

- Нет, я доеду, заводите мотоцикл.

Что и было сделано. Мотоцикл завели. Меня на него посадили, и я тронулся. Видимо Джафар всё-таки испугался отпустить меня одного, потому в последний момент вскочил на мотоцикл сзади меня. Тут мы с ним вдвоём и рухнули на бок. Причём, я достаточно сильно ударился рукой. Да и Джафар – тоже. Но, больше всех досталось мотоциклу. Он свалился на руль, который от удара согнулся пополам. Что же делать? Оставалось одно. Мы подкатили мотоцикл на тоже место, где он стоял, и положили набок, на погнутый руль. Ну, по типу, он сам упал, когда стоял, и руль у него погнулся. Пока он лежал на боку до утра у него ещё и вылился весь бензин. Проснувшийся утром прапорщик Тарас был, мягко говоря, не доволен. В версию самопадения  мотоцикла он не поверил, и всё говорил, что зачем же мы его положили. Хоть бензин не вылился бы. Но мы не признались в содеянном. Так и продолжали утверждать, что сам, дескать, упал твой мотоцикл, Тарас.

Но, в результате, ночью за добавкой-то никто не съездил. Было еще предложение поскакать на коне, но его мы сразу отвергли. Оставалось одно – одеколон.

Не жил по шаблону, и с одеколоном

Справлял дни рожденья друзей.

И я пошёл собирать одеколон по тумбочкам. Полного пузырька ни у кого не оказалось. А Стас ещё и отдавать не хотел. Говорил, что, мол, ему после бритья он очень нужен. Но тут не до бритья, Стас, когда всё кончилось, а веселье в полном разгаре. Разного одеколона мы набрали достаточно много, и праздник продолжился. Особенно мне запомнились два, почти полных, пузырька лосьона «Огуречного». При размешивании с водой эти лосьоны и одеколоны становились белыми и противными, но выбора-то не было. Вот и приходилось всё это пить. Так сказать, вкушать все тяготы и лишения воинской службы.

  Наутро лица у всех были помяты. А запах парфюмерии разных союзных республик, перемешанный с западноукраинским самогоном, распространялся от нас на сотни метров, во все стороны. Но тут нас ждал новый сюрприз. Проснувшись утром, Бибис тут же отправился к капитану, и доложил (а точнее – заложил) ему о нашем ночном праздновании. С недобрым лицом капитан пришёл к казарме, сказал, что бы мы все грузились в кузов машины, и повёз нас в Гримайловский медпункт, в трубочку дышать. Трудно понять мотивировку этого его поступка. Нас не надо было заставлять дышать в трубочку. Достаточно просто было подойти к нам на расстояние вытянутой руки, и всё становилось ясно. Да и внешнего фейс-контроля хватило бы сполна, для вынесения вердикта, ибо лица наши были, мягко говоря, не свежие. Капитану достаточно было сказать только, что за ночную пьянку он выносит нам такое-то наказание, и никто не стал бы с ним спорить. Но, толи его собственный внутренний запах не позволял, в полной мере, почувствовать аромат, распространяющийся от нас. Толи он задумал подвергнуть нас какому-то более серьёзному наказанию, и ему для этого была нужна медицинская экспертиза. Но, так или иначе, мы приехали в Гримайлов и, с перекошенными лицами, зашли в медпункт. Капитан объяснил местному врачу, что ему надо. И тот стал приглашать нас по одному, дышать в его трубку. Капитан сидел рядом, и зорко наблюдал за процессом. Первым пошёл Виталик. Дунул – ничего нет!!! Трезвый, как стекло. Вторым пошёл я, и – тоже трезвый. Пошёл Проша – и у него ничего нет. Так по одному мы зашли все, и ни у кого ничего не показало, кроме (почему-то) Никиты.

- Никитин, ты что, один пил? – спросил растерянно капитан.

Потом, видимо, подумав, что что-то здесь не то, он заставил нас всех зайти в кабинет и дунуть в трубку, по второму разу. Второй раз показал ещё более неожиданные, для капитана, результаты. Пьяных не было вообще. И Никита, и все остальные оказались трезвы, как стёклышко.

- Ну что, товарищ капитан – спросил осмелевший Виталик – пойдём третий раз дышать?

Капитан немного подумал и сказал, что бы мы залазили назад в кузов. Сам он залез вместе с нами. На моей памяти, это был единственный раз, когда капитан Горбенко сел в кузов, вместе с солдатами. Видимо, он чувствовал себя неловко, и хотел помириться.

- Товарищ Капитан, кому вы поверили? – язвительно спросил у него Виталик – нам не верите, а стукачу поверили.

   Капитан молчал и странно улыбался. Интересно, что бы показала трубка, если бы в неё дунул бы он сам?

Вспоминая тот случай теперь, я думаю, что дядечка врач в Гримайлове врубился, в чём дело и, просто, не захотел подставлять солдат. Я думаю, что он налил в свою трубочку какой-то простой воды. А может быть, нужной жидкости у него вообще и не было. Просто он решил не говорить об этом капитану. Наверняка же сам в армии  служил и сразу понял, в чём дело.

    С Бибисом потом долго никто не разговаривал. Справедливости ради надо сказать, что это последний такой его поступок, на моей памяти. Видимо, он сделал нужные выводы. Что не только жопу нужно лизать начальству, а ещё и быть вместе с коллективом. Причём, с тем коллективом, с которым спишь в одной казарме. Вскоре ему перестали припоминать тот, да и все другие случаи его рвачеств и стукачеств.  Даже называть его стали не «Бибис», а «Ремис» (сократив в одно слово его фамилию и имя – Рамейкис Ремигиюс). И сегодня я вспоминаю о нём с добротой так же, как и обо всех остальных, кто был там со мной рядом.

   Вечером того же дня я сел писать обещанное письмо Маше. И совершенно не потому, что я пообещал ей его написать. Я просто не мог его не написать. Мне стало так не хватать её. Стало так тоскливо. И так сильно потянуло пообщаться с моей любимой, что я заперся в каптёрке, и исписал тонкую тетрадь в клеточку всю, от корки до корки. Это было не коротенькое письмо, о котором просила Маша. Это был длинный-длинный монолог. Самыми тёплыми словами, которые только могли придти мне в голову, я писал Маше о том, как мне её не хватает, как я её люблю, как постоянно вспоминаю и скучаю по ней.

Я хочу километры превратить в сантиметры

А точней, в миллиметры хочу превратить

Что бы ты рядом была, и холодные ветры

Как не злились, любовь не могли остудить.

Мне хотелось бы время заставить иначе

Отмерять единицы на вечном пути

Очень трудно мне ждать. Жаль мужчины не плачут.

Стонет в сердце унылый разлуки мотив.

Стонет сердце разлукой, разлукой рыдает.

Не страдать невозможно, так сильно любя

Видно счастье моё где-то в поле плутает.

Мне для счастья сейчас не хватает тебя.

Не хватает тебя, и от этого трудно.

Расстояние встало, меж нами, стеной.

Но лицо твоё вижу я каждое утро.

И до вечера ты постоянно со мной.

Убежать бы к тебе, не теряя ни часа

И назад всю дорогу нести на руках

Далеко же судьбы ты забросила счастье

От меня, как луна, ты сейчас далека.

Только в мыслях моих остаёшься ты рядом.

Я ругаюсь с судьбою, разлуке грубя.

А разлука горька. Травит сердце, как ядом.

Мне для счастья сейчас не хватает тебя.

Утром следующего дня я отпросился в село на почту, что бы отправить это письмо.

- А индекс где? – спросила меня девушка почтальон.

Индекса-то я и не знал. На том листочке, что ещё в августе Маша положила мне в карман, индекса-то не было.

- Я не знаю индекса. А что же делать?

- Без индекса не дойдёт – уверила меня девушка, но потом сообразила – Сейчас. У меня справочник есть. Сейчас найдём индекс.

   Она нашла в справочнике город Тернополь. Напротив названия города было написано штук пять или шесть индексов, у которых совпадали только первые три цифры. Девушка выбрала один из них, сказав, что это индекс главпочтамта, и что с него письмо точно дойдёт. Так моё огромное любовное послание было отправлено адресату.

  Одновременно с этим, я отправил письмо, написанное мной родителям. Я написал им, что обгорел. Что не писал долго поэтому, чтобы не расстраивать. Но что сейчас уже всё позади. И ещё я написал им, что вернусь домой с невестой. С милой и любимой девушкой Машей. И что бы они готовились встречать нас двоих. Получив это письмо, мои родители тут же купили мне большой двуспальный удобный диван. К слову, на этом диване я и сплю до сих пор.

Через несколько дней я стал писать письмо своему другу – Пупку. Сергей Геннадьевич «Пупок» Дидяев – это один из моих лучших корешков, с которым я вместе играл в народном театре-студии «В Старом Парке». До сего дня жизнь меня не разлучила с этим человеком, и в этом моём повествовании мы с ним ещё встретимся. Тогда же я получил от него письмо, и сел писать ответ. В своём письме Пупок писал мне, что наша общая подружка Лена Дударева родила дочку. Что мужа у неё нет. Да и вообще, о том, что Ленка родила, Пупок знает от кого-то по слухам. Я пристыдил его, приказав, что бы он срочно ехал к Лене и что бы предложил ей свою помощь. Написал, что если бы я был сейчас в Москве, то непременно бы уже был у Ленки, поздравил бы её с рождением потомства, и помог бы всем, чем смог. Тут надо сказать, что Лена Дударева нравилась Пупку. Поэтому, получив это моё письмо, и прежде чем к ней поехать, он изрядно выпил. Прибыв на место, он выяснил, что папа Ленкиной дочки, вернулся к своему чаду. И что Ленка живёт теперь не одна, а с этим самым неким Колей. Позже я познакомился с этим Колей. Замечательный,  скажу я вам, человек. Но тогда, благодаря его возвращению, помощь пьяного Пупка Ленке не понадобилась.

    А ещё, в том своём письме Пупку, я написал, что влюбился. Что нашёл себе невесту, и приеду в Москву с ней. Машу, в этом своём письме, я охарактеризовал, как «нехуёвую тёлку». Я не ради красного словца процитировал здесь это своё высказывание. Просто мне потом ещё пришлось вспомнить о нём. Но, об этом позже.

Это своё письмо я не успел сам отправить адресату. Я ещё напишу, через кого я его передал на почту.

Далее - глава 9 - "Но помнил каждое, из редких тех свиданий"

КНИЖКА "Точка Невозврата" - начало

Часть 1 "ПОЛИГОН" - начало

Официальный сайт группы SOZVEZDIE - Вход