|
Глава 3 – «Далее» (скачать третью главу в Word, в zip архиве можно здесь) Вернувшись опять на полигон, мне вновь пришлось вливаться в новый коллектив. Причём в коллектив, все члены которого были, либо на год, либо на полтора года старше меня по призыву. Кто служил в Советской армии, тот поймёт, насколько это актуально. Я знал всех, как кого зовут. Но тесно, до этого момента, общался только со Стёпой Чёрным. Я же был в пересылке. Мы даже жили в другом домике. И вот нет рядом со мной ни Кочета, ни Васи Семилетова, ни Славы Лыкова, ни Римаса, ни Игоря Ефрейтора. И жить я, естественно, переехал из домика несуществующих офицеров в солдатскую казарму. Вливание в новый коллектив стало происходить не особо болезненно. Больше всех я сдружился с Батей. Еврей, по национальности, Ян Слуцкер (прозванный Стёпой Чёрным – «Батя») мыл мягкий, и удивительно медлительный человек. Все движения он делал очень плавно, и даже моргал, как в замедленном кино. На полигоне он выполнял должность фельдшера. Считалось, что он разбирается в медицине, ибо закончил в Черновцах какое-то медицинское училище. На самом деле, как мне показалось, в медицине он разбирался не более остальных. У него был один рецепт, от всех болезней. «Ляж, поспи, и всё пройдёт» - говорил он каждому, кто обращался к нему за помощью. Батя был удивительно музыкален. Хорошо пел и играл на гитаре. И был совершенно не приспособлен к физическому труду. Несколькими месяцами позже нам как-то поручили огородить колючей проволокой бочку с бензином. Для этого надо было выкопать несколько ям, и вкопать в них столбы. На это задание нас отправили троих – меня, Батю и Камиля (я о нём расскажу позже). И вот, когда мы с Камилем выкопали уже ям по десять, Батя продолжал возиться с одной. Причём – он не сачковал и не отлынивал. Он, в поте лица, копал эту яму. Но не слушалась его лопата. Ни в какую не поддавалась земля. В результате Камиль сказал: «Батя, посиди лучше отдохни. Мы сами всё докопаем». Но общаться, на начальном периоде моей службы на полигоне, в качестве водителя, мне больше всего пришлось с Челентано. Ему поручили передать мне машину. Сказав, что как только я врублюсь полностью в это дело, то он (Челентано) сможет уйти на дембель. И мы пошли с ним эту машину заводить. Дело это было не простое. Был уже поздний ноябрь. Ночи были холодные. Я бы даже сказал, что были заморозки. Перво-наперво мы разожгли паяльную лампу, и долго и упорно грели ей двигатель. В устройстве машины я тогда ничего не понимал, но теперь могу сказать, что грели мы коллектор и поддон внизу. Потом Челентано достал кривой стартер и сказал мне: «Крути». Не так-то это оказалось и легко. Хрен провернёшь этот двигатель. Где-то через полгода я уже крутил этот кривой стартер так, как будто двигатель был игрушечный. Но тогда я впервые узнал, что такое компрессия. Стартер было не провернуть. Минут через сорок кручения стартера машина неожиданно завелась. Челентано уже сидел за её рулём, и нажимал на газ. Он крикнул мне, что бы я быстро садился, и мы поехали под горку, вниз к колодцу. Челентано сказал, что надо быстрее налить воды в радиатор, пока мы прокладку не сожгли. Я тогда не знал, что машину без охлаждающей жидкости вообще крайне нежелательно заводить. И что существуют такие понятия, как тосол и антифриз. Челентано и Геша каждый вечер сливали воду из двигателя, откручивая внизу специальный краник. А утром заливали её из колодца. И, чтобы не таскать воду в ведре, Челентано заводил машину без воды, и доезжал до колодца насухую. Так случилось и в этот раз. Мы подъехали к колодцу. Двигатель нагрелся, и чуть-чуть потрескивал. - Ну, заливай воду - сказал Челентано. Я достал ведро воды из колодца, открыл капот и спрашиваю: - Куда? - В радиатор – удивился Челентано. - А это где? Что это такое, радиатор? Удивлению Челентано не было предела. - А где свечи ты знаешь? - Нет – ответил я - Понятно – резюмировал Челентано и показал мне, где радиатор. Когда мы залили воду, он скомандовал: – Давай, заезжай назад в парк задом. Я стал сдавать задом и снёс столб, обозначающий ворота автопарка. Тот самый столб, рядом с которым Кочет разодрал себе лицо об колючую проволоку. Челентано выскочил из машины и закричал: «Стой!!!». Потом, успокоившись, принёс лопату: - Ну, вкапывай теперь столб назад. Ты не торопись. Чего ты торопишься? Если не уверен, то езжай медленнее. Спешка нужна только в трёх случаях. Ты знаешь в каких? - Нет – ответил я – а в каких? Челентано сделал паузу, и сказал: - Это не тот случай. Позже я понял, что он слышал где-то эту поговорку, и сам не знал её конца. Он сам не знал, в каких же случаях нужна спешка. И надеялся узнать это от меня. Видимо, его очень занимал этот вопрос. А ещё позже я услышал эту поговорку из других уст, и узнал, что же это за три таких удивительных случая. Оказывается – спешка нужна при ловле блох, при половых отношениях с чужой женой, и при поносе. Но Челентано в тот момент уже исчез с моего горизонта, и я не смог ему это рассказать. Тогда же, вкопав столб назад, мы поехали в село. Челентано посадил меня за руль. Я выехал на дорогу, идущую по полю, крепко вцепился в баранку, и поехал. На дороге была огромная, глубокая колея. Машина шла прямо, и я изо всех сил сжимал руль в одном положении. На самом же деле колёса были вывернуты до упора влево. Но машина шла прямо, потому, что её никуда не пускала колея. Проехав так метров пятьсот, колёса нашли брешь в колее, и машина (буквально выпрыгнув из колеи) развернулась в поле на 180 градусов. «Такого я ещё ни разу не видел» - сказал Челентано: «Давай-ка ты садись справа. Я ещё жить хочу». И он, выгнав меня из-за руля, сел за него сам. Поняв, что если он будет учить меня вождению, то не уйдёт на дембель никогда, Челентано доложил Капитану, что я езжу, как бог. Где-то месяц я ездил вместе с ним. За руль он меня не пускал. Я только по утрам заводил машину, крутя часами кривой стартер. Однажды компрессия двигателя оказалась сильнее меня и кривой стартер (вырвавшись из моих рук) так ударил меня по голове, что я с криком упал на землю, и звёздочки посыпались из глаз моих. У Челентано была несчастная любовь в Малых Борках. В той части села, что находилась за рекой. Поэтому её называли «Заречье» или «Новосёлки». Если я не ошибаюсь – девушку звали Наташа. У них было поначалу всё взаимно, а потом что-то не сложилось и разладилось. Инициатором разлада была девушка. Челентано же очень страдал. Мы даже заезжали к ней, как-то. Челентано пытался уговорить её возобновить их отношения. Но ничего не получилось. А я смотрел на него, и думал – ну чего он так убивается? Девок что ли мало? И не знал я тогда, что со мной произойдёт примерно то же самое. Но об этом позже. А сейчас надо упомянуть о том, что замена пришла не только Челентано. Подвезло и Стёпе Чёрному. Через какое-то время на полигон прислали служить некого Виталика Забару. Уроженец города Макеевка (что под Донецком), дипломированный повар – Виталий Забара (на полгода старше меня по призыву), тут же занял место Стёпы Чёрного у плиты и печки на кухне. Вторым человеком, прибывшим на полигон, был Ахраров Камиль. Я уже здесь упоминал о нём. Камиль был моего призыва, и до конца моей службы мы с ним оставались единственными солдатами весеннего призыва 87-89. Его забрали с третьего курса хирургического отделения Ташкентского медицинского института. Папа его, Ахраров Киём Ахрарович, был ведущий хирург в Ташкенте. Медицину Камиль знал, как свои пять пальцев, и был очень интеллигентным человеком. По-русски он говорил и писал грамотнее, чем все русские на полигоне. Мы ему давали наши письма, ошибки проверять. Кроме русского, родного узбекского и английского, он знал ещё несколько языков. У него вообще была склонность к языкам. За время своей службы на полигоне, он научился, почти свободно, общаться на Азербайджанском, Казахском и Украинском языках. Назначен он был на должность фельдшера, вместо Бати. Ему-то мы все и обязаны своей жизнью и здоровьем. Первая покупка, которую он сделал в селе – это были хирургические иглы и нитки для того, что бы зашивать раны. И, что самое интересное, за время своей службы он этим неоднократно воспользовался. В том числе и мне он зашил, разрубленную топором, ногу. После дембеля, году в 2002-м, Камиль приезжал в Москву. Я с ним встречался. И когда он мне рассказывал, что занимается тем, что возит дублёнки на продажу из Арабских Эмиратов, я понял, что в мире что-то не так. Этот человек мог быть светилом мировой медицины. И на полигоне он это не раз доказал. Но сначала Камиля отправили жить на вышку, вместо ушедшего на дембель Бори. Вышка находилась (как я уже писал ранее) в полутора километрах от казармы, в лесу. Кроме самой вышки, с которой управляли полётами, там был еще небольшой, отапливаемый печкой, домик, на двух человек, в котором жили солдаты. И бокс, где стоял и постоянно тарахтел дизель. Он вырабатывал электричество, потому всё время и работал. Вот и всё, что там находилось, не считая стоявшего чуть в отдалении домика, недавно построенного пересылкой. Постепенно все дембеля ушли домой, и мы остались на полигоне всемером. Я, Камиль, Виталик Забара и четыре моих деда по сроку службы: Батя, Саид, Валера Терентьев (из Новгорода Великого) и Микола Денисович. С последним связана смешная история. Я расскажу о ней, вкратце. Микола обладал хриплым командным голосом, и очень любил покомандовать. Ещё до моего приезда на полигон в составе пересылки, туда, в очередной раз, наведывался Генерал Болдырев. Как раз перед этим на дембель ушёл командир отделения, и на полигоне не осталось сержантов. Генералу приглянулся Микола, и он сказал: «Будешь сержантом, и командиром отделения». Микола, первой же машиной, поехал в Чортков, купил себе сержантские лычки и пришил их на погоны. Гордости и радости его не было предела. Он написал всем своим родным на Кубань, что он теперь сержант, и послал им фотографию, с сержантскими погонами. Когда на полигоне оказался Капитан Горбенко, то звание Миколы Денисовича не подвергалось сомнению. Сержант и сержант. И вот, спустя полгода после описываемых мной событий, Миколе пришла пора увольняться из вооружённых сил. Все личные дела служащих на полигоне хранились в Чорткове. Капитан Горбенко поехал за документами четверых дембелей, где и обнаружил, что Микола Денисович числится рядовым. И никаких документов, о присвоении ему звания сержанта – нет. Генерал Болдырев, сказав об этом на полигоне, благополучно забыл про нашего Миколушку. Это известие просто убило Миколу. Он же всем уже похвастался. Вся родня на родине ждёт его, как сержанта. У него тоже была любовь в Малых Борках. Девушку звали – Катя. И была она, мягко говоря, страшненькая. Но, на вкус и цвет товарищей нет. И Микола решил на ней жениться. Причём остаться на п.м.ж. здесь, в Малых Борках. Но перед этим он планировал съездить к себе на Кубань, и похвастаться перед родными, какой он – бравый сержант. И тут, за месяц до дембеля, выясняется, что никакой он не сержант, а самый что ни на есть рядовой Николай Денисович. Разве что он только не плакал. Капитан Горбенко сжалился над ним. Произвёл его в сержанты, сделав соответствующий приказ. Задержал, в связи с этим, дембель Миколы на месяц. Но Микола согласен был прослужить лишний месяц, что бы только придти домой сержантом. Так и случилось. Его девушка Катя очень боялась, что он обманет её, и не вернётся. Но он вернулся. Женился на ней (не пригласив никого из нас на свадьбу). И остался жить в Малых Борках. Я заезжал в Борки спустя двадцать лет (в 2008 году). Спросил – как тут поживает Микола Денисович. Оказалось, что он погиб за год до этого. Его убило электричеством, когда он ремонтировал антенну во время грозы. Но это было всё после. А пока (я повторюсь) нас осталось семеро – Микола, Батя, Саид, Валера, Виталик, Камиль и я. Я - единственный человек из семерых, у которого есть права. И на меня одного две машины (и ещё две, которые не ездят). А машины на полигоне – это всё!!!! Это хлеб, почта, продукты, вода для бани, одежда. Проще говоря – всё!!! И вот уже я, с капитаном Горбенко, еду за продуктами в Чортков. Мы проехали село, и выехали на дорогу. Капитан заёрзал. - Ты ездить-то умеешь? – спрашивает он меня -Если честно, то нет. -Понятно – сказал капитан – давай-ка аккуратнее, держись середины дороги. Кто ездил на 157-м, тот знает, что это такое. Машина – зверь. Вот только руль без гидроусилителя, какого либо. Что бы повернуть градусов на тридцать, надо сделать несколько полных оборотов руля, вокруг своей оси, приложив при этом максимум усилий. С гордостью могу сказать – до Чорткова и назад мы доехали без особых приключений, если не считать приключением то, что я дал бампером под зад корове, решившей перейти перед нашей машиной дорогу. Корова в ответ лягнула копытами, и убежала. По машине, к счастью, не попала. Через какое-то время обе машины у меня сломались. И мне дали день, что бы я завёл хотя бы одну из них. И вот – все сидят в тёплой казарме. Воскресение. Выходной. На улице холодно и метель. Я лежу под машиной, с книжкой в руках, и изучаю её устройство. На удачу, с запчастями проблем не было. Под мишени привозили столько списанной техники, что её не успевали расстреливать. Я с этих машин всё и снимал. Всю зиму я не вылезал из под машины и из-за руля.
Лежал на морозе, с ключом и домкратом
Невозможно сосчитать – сколько раз я погнул бампер своей машины об деревья. Я выпрямлял его каждый раз об танк. Цепляешься тросом к танку, и сдаёшь назад. Бампер и выпрямляется в своё первоначальное положение. Ещё был снесённый забор в селе. А один раз я улетел на машине в реку, не вписавшись в поворот. Со мной были Камиль и Микола Денисович. Микола чуть не поседел тогда, а Камиль сохранил удивительное спокойствие. Только бочка с водой, которую я вёз вместо прицепа, спасла нас оттого, что машина не перевернулась. Нас вытащил трактор, проезжавший мимо. Микола тут же купил в селе бутылку самогона, и мы выпили её на троих из горла. Там я и научился пить из горла, не отрываясь. Нельзя же было посрамить Москву! После чего я доехал до части, загнал машину задом в парк, но выйти уже не смог. Меня вынули оттуда, и принесли в казарму на руках. Но к весне я уже ездил, как ас. Руль крутил одной рукой. Кривой стартер – тоже. А машину мог разобрать и собрать с закрытыми глазами. За старшего в Чортков со мной, как правило, ездил старшина Иванов. Это был добрейшей души человек. Батя позже мне рассказывал, что, уже вернувшись домой, он получил от старшины Иванова открытку – поздравление с новым годом. Разве это не характеризует человека? Старшину Иванова очень любили в селе. Он был сильно пьющим человеком, но никогда не падал. Так сказать, в говно пьяным его никто не видел. Хотя, на самом деле, пьяным он был постоянно. И ещё - он очень своеобразно выражал свои мысли. У него был набор, принадлежащих только ему, поговорок. Ими он и разговаривал. Однажды, возвращаясь из Чорткова со старшиной Ивановым, моя машина заглохла в поле. Был очень сильный мороз. Что случилось с машиной – было непонятно. Я тщетно пытался её завести, но всё безрезультатно.
Уже не светят фары, сел аккумулятор Вода остыла – на семь бед один ответ.
Я полез под машину сливать воду, чтобы не разморозить движок. А старшина Иванов пошёл пешком в часть. В машине были продукты. Картошка могла помёрзнуть. И он поспешил за ребятами, что бы они пришли пешком, и помогли перетаскать продукты. Ребята сидели на кухне и ели разжаренную на сковороде тушёнку. - Денисович – сказал старшина Иванов, войдя на кухню – иди. Машина встала, под трубой. -Под какой трубой, старшина? – переспросил его Микола. - Под пиздяной – коротко отрезал старшина Иванов, и ушёл. Да простит меня читатель за ненормативность данного высказывания, но, как из песни, так и из реплики старшины Иванова слова не выкинешь. Иначе не почувствовать всей её красоты, обласканной изысканным богатством великого и могучего Русского языка. Но главное – что никакой трубы не было нигде. Ни в поле, ни в лесу, ни в селе, ни в части, нигде. Для нас так и осталось загадкой – что же имел ввиду старшина Иванов. И хорошо, что ребята всё-таки догадались, где же встала эта самая машина. Что бы нарисовалась более полная картина, характеризующая такого человека, как старшина Иванов, я позволю себе привести здесь, без купюр, ещё несколько его крылатых выражений. Когда прапорщик старшина Иванов на кого-то злился, то стращал он следующим: «Я тебе гвоздь в голову вобью» - говорил он, надо отдать должное, без злобы. Эта его реплика, как и многие другие слова, вылетающие из его уст, вызывала на наших устах только улыбку. На улыбку старшина Иванов парировал следующей поговоркой: «Смех смехом, а пизда кверху мехом». А если же кто-то не ограничивался одной улыбкой, а отпускал в адрес старшины, или создавшейся ситуации, какую-нибудь остроту, то старшина Иванов выдавал следующее: «шутки, шутки, а полхуя в желудке». Ну и совсем под конец, когда не было уже, чем крыть, старшина Иванов отпускал свою самую коронную фразу: «Ума до хуя», говорил он! Но не сошёлся старшина Иванов характером с капитаном Горбенко, и где-то ближе к лету капитан Горбенко добился того, что бы старшину Иванова выгнали из армии, за пьянку. «Я сам не пью, и другим не позволю» - пояснил свой поступок капитан Горбенко. Это была, едва ли, не последняя минута, когда его самого видели трезвым. Капитан Горбенко оказался запойным челом. Началось всё с того, что он разрешил (за деньги, конечно) местным крестьянам косить сено на полигоне. И за это они ему, естественно, проставились. Через несколько дней он вызвал к себе Камиля, и сказал, что ему очень плохо. - Что мне принять? Чем полечиться? - спросил его капитан. Камиль, имеющий поистине энциклопедические познания в медицине, быстро и точно поставил диагноз. – Похмелиться Вам надо, товарищ капитан – ответил он. Дальнейшая служба капитана проходила в таком графике: Раз в месяц он уезжал на неделю в Чортков, к семье. Спустя эту неделю он приезжал с машиной, привозящей продукты. Он был свеженький и гладковыбритый. После чего всегда было построение, и обязательный «разбор полётов». Капитан строил и муштровал всех, по полной программе. После чего удалялся в свои «апартаменты», принимал стопочку, и больше его месяц никто не видел. Только периодически доносились слухи, что капитану совсем плохо, и посылались гонцы в село за добавкой. Перед тем, как вновь уехать в Чортков, капитан опять появлялся перед строем. Вид у него был синий и несвежий. Он давал дрожащим, но строгим, голосом какие-то распоряжения, и уезжал. За некоторыми корректировками этот сценарий повторялся каждый месяц снова. А началось всё с сена. Благодаря этому сену и меня напоили в дрова. Ведь именно мне капитан поручил отвезти его в село, и развести по хатам. Нужно ли здесь пояснять, как принимали меня в каждом доме? Из последней хаты я выполз уже на четвереньках. И ещё одна смешная и грустная история была связанна с этим сеном. Крестьяне косили его на нашем полигоне по несколько раз за лето. Потом долго сушили, переворачивая и перекладывая его. После чего собирали в маленькие стога. А потом увозили. И вот один раз, когда вся основная работа была проделана, и сено было собрано в стога, но ещё не увезено, на полигон прилетел вертолёт из полка. Я думаю, что никому не надо рассказывать о том, какой поднимается ветер от пропеллера вертолёта, когда он садится. В результате всё сено разлетелось и повисло в лесу, на деревьях, в радиусе километра. Собрать назад его было нереально. Крестьяне пришли к капитану. На их вопрос капитан сказал, что не обещал им того, что к нам не будут прилетать вертолёты. И деньги назад не вернул (он брал предоплатой). Но вернёмся к событиям осени, когда нас на полигоне осталось – семеро солдат, капитан Горбенко, старшина Иванов и, экс начальник полигона, прапорщик Цимбал, которого капитан обязал почаще бывать на службе, и пореже дома в селе. Постепенно стали привозить пополнение. Камиль был направлен на вышку временно, и вскоре привезли двух бойцов, которым и предстояло жить там.
Вчерашние мальчишки Два дикаря на вышке Вот там покой
Это были два свежепризванных солдата. Их объединяло многое. Во-первых - они были одного осеннего призыва, что на полгода позже моего. Наконец-то я стал не самый молодой солдат, из окружающих меня. Во-вторых – они оба были из Казахстана (из Алма-Аты), оба были русские, и оба носили украинские фамилии – Алексей Кривобоченко и Сергей Толстых. Различие у них тоже было – это рост. Серёга был чуть ниже среднего роста, а Лёша, наоборот, очень высокий. За что он и был прозван «Длинный». Серёга же Толстых был удостоен прозвища «Рембо», хотя атлетическим телосложением не отличался. Эти ребята мне сразу понравились. А Леша, впоследствии, стал моим лучшим армейским другом. Через какое-то время старшина Иванов был послан в Чортков с конкретной целью – привезти молодых. И он их привёз. Назвать то, что он привёз, можно было так: «Интернационал». Или по-другому: «Дружба народов» (как легендарный фонтан на ВДНХ). Капитан был вне себя от гнева. «Ты что, не видел, кого тебе дают? Ты пьяный, что ли был? Тебе спихнули то, что осталось? Тебя ни за чем послать нельзя». В этот раз старшина Иванов привёз двух литовцев, одного эстонца, одного молдаванина, одного казаха, одного каракалпака, и семь азербайджанцев. Один из литовцев, по фамилии Рамейкис, был профессиональным водителем. Его сразу посадили на вторую машину, и мне стало полегче. Он работал водителем до армии, и знал что нужно. Первым делом он купил новый аккумулятор. Так вот, что необходимо было для того, чтобы не крутить кривой стартер, открыл для себя я. Вторым делом он купил тосол!!! Его же земляк Витас Стаситис (удостоенный сразу же прозвища «Стас») оказался плотником – золотые руки. На русском они оба говорили с, едва заметным, европейским акцентом, но хорошо. Не смотря на то, что Рамейкис утверждал, что в школе у него была двойка по русскому языку. И что он просто подставляет русские слова, вместо литовских, в предложения. Некоторые перлы из-за этого получались. Никогда не забуду его вопрос, адресованный ко мне: «через куда ты перелез?», когда я пришёл не с той стороны, откуда он меня ждал. Или как он сказал Камилю: «Я голодный через всю ночь». Молдаванин Юрий Фуссу был родом из Кишинёва. По-русски он говорил так быстро, что первая буква каждого его слова, как бы налезала на последнюю букву слова предыдущего. Что же касалось остальных, привезённых старшиной Ивановым, бойцов – то по-русски они не понимали и не говорили ничего, включая эстонца Тармо Велловича Каска. Я раньше был лучшего мнения об эстонских советских школах. Тармо Каск был таким эстонцем, про которых рассказывают анекдоты. Тормоз редкостный!!!! И слова произносил, как чеканил, в час по одному. Казах же всё пытался что-то сказать нам. Его нижняя челюсть сильно выпирала вперёд, над верхней. И из всего, что он пытался произнести, можно было разобрать только, повторяющееся несколько раз слово «Кукук». Так его сразу же и окрестили. И вместо своего родного имени Шалабай Атажанов, он до дембеля был Кукуком. А земляк его, каракалпак, был прозван Нурумбетом. Потому что фамилия у него была – Нурумбетов. Нурумбет оказался чуваком музыкальным, и в тот же день исполнил нам под гитару что-то из классики рока, а также казахские и каракалпакские песни. Семь азербайджанцев же твердили в один голос: «Где север?». Мы их спрашиваем: «Вы по-русски говорить хоть что-то можете?». Они говорят: «Да. Где север?». Хорошо, что Виталик вспомнил, что в учебке, где он год назад служил, севером называли туалет. Видимо они проходили курс молодого бойца в той же учебке. И это была единственная фраза, которой их там научили. Не к чести старослужащих полигона хочу сказать, что дедовщину они им устроили – мало не покажется. Они летали на подъёме и отбое, плюс выполняли всю, самую чёрную, работу. Но работу необходимую. До маразма никто не доходил. Сапоги никто никому не чистил, носки не стирал. А подворотнички и портянки на полигоне вообще никто не носил. Через какое-то время случился национальный конфликт в Нагорном Карабахе, и по советской армии вышел приказ, что бы ни армян, ни азербайджанцев на маленьких точках не служило больше, чем четыре человека. В результате этого троих азербайджанцев тут же отвезли назад в Чортков, и на полигоне их осталось четверо. Их неформальный лидер (за счёт своего крепкого атлетического телосложения) был Джафаров Вугар, прозванный Джафаром. Второй, и самый приятный из четверых, был удостоен прозвища «Гусь». Звали его Гусейнов Абдулла. Третьего звали Гачаев Айдын. Мы его назвали – «Гоча». А четвёртый был удостоен прозвища «Мамед», по его фамилии. Звали его Мамедов Адил. До армии он немного работал трактористом. И на полигоне его тут же тоже сделали трактористом, благо гусеничный трактор у нас там был. О, сколько раз он потом вытаскивал наши машины своим трактором, когда они застревали в грязи полей Тернопольщины. А буксовали мы, то там, то тут, постоянно. Дороги размывало так, что и на лошади проехать было нельзя.
Луна опять никак не вырвется из плена На чёрном небе ночью ни одной звезды А на дороге вечно грязи по колено Машина в поле снова села на мосты
Уже не светят фары, сел аккумулятор Вода остыла – на семь бед, один ответ Цепляйте трос, друзья, уже подъехал трактор Подай поближе, и чуть-чуть левей Мамед.
Замену отбывшим азербайджанцем вновь привёз старшина Иванов. На этот раз он был внимательнее в выборе, и привёз троих сибиряков. Это были Никита, Проша и Малой. Все они трое были с правами, так что в строю водителей прибыло. Никиту звали Юра Никитин. Он был из города Дивногорск, что под Красноярском. Проша был из Минусинска, и учился на первом курсе Абаканского педагогического института. По паспорту он был Андрей Пронин. А Малого звали Игорь Павлюченко, и был он из Барнаула. Чуть позже, на полигон попал ещё Сергей Комарицин (по прозвищу «Квадратный») из под Читы, и сибиряков стало четверо. Никита и Малой, в разное время ездили на той машине, на которой до них ездил я. Проше же поручили завести УАЗик, и надо сказать – ему это удалось. Домик офицеров тоже перестал пустовать. Капитан укомплектовал их штат. На полигоне оказались – Прапорщик фельдшер. Никто не знал, как его зовут, да и фельдшер он был хреновый. Всё у Камиля советы спрашивал. Кроме него – Лейтенант Андрей Калинин, старший лейтенант Витя Дутчак. Но главным и неповторимым кадром был старлей, по прозвищу «Лысый». Звали его Сергей Густилёв. Он и на самом деле был лысым. Служил вертолётчиком в Афгане. Однажды он получил приказ чего-то там разбомбить. Они с друзьями выпили и полетели бомбить. Да ошиблись. Полетели не в ту сторону. И разбомбили какой-то мирный объект. Их за это жестоко наказали тем, что отправили служить на Украину. Тут Лысый тоже отличился. Пил он как-то вместе с командиром дивизии. И поспорили они по поводу искусства. В споре командир дивизии позволил себе такую вольность, что обозвал Вилли Токарева фигнёй. Лысый этого стерпеть не мог, и запустил в него помидором. Тут же последовало очередное наказание, и Лысого послали служить на полигон «Сатанов». Но он и тут не унывал. По крайней мере, трезвым его можно было увидеть редко. Попал на полигон и один лейтенант срочной службы. Фамилия у него была – Козлов. За что он был тут же прозван Козлом. Поначалу он скромничал. Но потом, подружившись с Витей Дутчаком, оборзел. Он приехал служить с маленьким ребёнком и молодой женой, по имени Лида. Лида была достаточно хороша собой, в отличие от додика Козлова. Но раз козёл, то должны быть и рога. И Лида, с удовольствием, ему их наставила, по уши влюбившись в Камиля. Причём, и не раз. А позже я узнал, что уже после дембеля она приезжала к Камилю в Ташкент. Вот, что любовь с людьми делает!!!!!!!!!!!!!
КНИЖКА "Точка Невозврата" - начало Официальный сайт группы SOZVEZDIE - Вход |
|||