Глава 4 – «Маша»

 (скачать четвёртую главу в Word, в zip архиве можно здесь)

 

Наступила долгожданная весна, а вместе с ней мой второй приказ. Меня перевели в черпаки. Я стал старослужащим. Но, никакими прелестями этого перевода я насладиться не мог, потому что всем этим давно уже располагал. Форму я давным-давно ушил.  Ремень носил там, где хотел. А чаще – вообще не носил. Вместо портянок давно одевал носки. Застёгивался на столько пуговиц, на сколько мне было удобно. И так далее.

Пришла пора уходить на дембель Миколе, Саиду, Валере и Бате. Батю отпустили последним, из четырёх.  Мы с Камилем довезли его до посёлка Гримайлов на машине и посадили на автобус. Камиль плакал. Когда я вернулся в часть, то со мной случился не очень приятный инцидент. 

Я в этот день был дежурным по роте. А дневальными были Гусь и Малой. Деды перед этим так поставили вопрос, что дежурными (типа – начальниками) были они, или Виталик, или мы с Камилем. А дневальными были молодые, по два человека.  Деды их гоняли, почём зря. Мы же с Камилем, естественно, этим не занимались. Но и трудовые повинности молодых не выполняли. Типа – были стариками. И вот, когда уехал Батя (а Саид, Валера и Микола покинули часть ещё раньше), то азербайджанцы решили, что теперь мы с Камилем и Виталиком продолжим их гонять. И, что бы этого не произошло, задумали взбунтоваться заранее. Я был дежурным  и, вернувшись в казарму, сказал дневальным (Гусю и Малому) что надо собрать четыре кровати дедов, и унести их в сарай. Сказав это – я сам принялся их собирать. Как вдруг услышал – «я не буду». Это сказал Гусь. Надо отметить, что к этому времени уже все обитатели полигона достаточно сносно научились говорить по-русски.

Посмотрев на Гуся, я понял, что он нарочно ищет конфликта и готовится драться. Трое других азербайджанцев стояли неподалёку, и тоже были готовы к нападению на меня. «Пойдём, отойдём» - сказал я Гусю, и пошёл в сторону выхода. Я понимал, что с четверыми сразу я не справлюсь. Тем более, среди четверых был физически здоровый Джафар. Я шёл, и чувствовал спиной, что Гусь идёт за мной. Надо бить первым – подумал я. Ещё в школе мой друг Володя Креспо учил меня, что прежде чем ударить, надо вообразить себе цель, находящуюся чуть дальше, чем она есть на самом деле. И бить не по реальной, а по воображаемой цели. Володя знал толк в разных единоборствах. Так я и сделал. Выйдя за дверь, я резко обернулся. Гусь шёл за мной. Я представил его лицо на десять сантиметров дальше от меня, чем оно было на самом деле, и нанёс удар. Гуся, как будто бы, срубило.  Он упал, как подкошенный, и его лицо покрылось кровью. Всё произошло в считанные доли секунды. Когда туда же подошли Джафар, Гоча и Мамед, то Гусь уже лежал, весь в крови. Джафар приготовился прыгать на меня. Но в этот момент, на шум из каптёрки вышел Камиль. Он тогда был ещё и каптёрщиком. Камиль преградил дорогу Джафару и что-то сказал ему на азербайджанском. Камиль овладел азербайджанским значительно раньше, чем азербайджанцы овладели русским, и поначалу был вроде переводчика. Инцидент был исчерпан. Кровати унесли мы, вдвоём с Малым. А Гусь несколько дней не вставал с кровати. Камиль сказал офицерам, что он болен, скрыв истинную причину болезни.  Потом Гусь извинился передо мной из-за этого конфликта. Я тоже, в ответ, попросил у него прощения.  И у меня сложились очень хорошие отношения со всеми четырьмя азербайджанцами. Да и со всеми, кто служил на полигоне, отношения были неплохие.

Уезжая домой в Черновцы, Батя сказал: «Думаю, что с нашим дембелем, на полигоне всё закончилось» (подразумевая самоходы и вольную жизнь). И он сильно ошибся. На самом деле – всё только началось.

Началось с того, что как-то днём мы поехали в село Товсте играть в волейбол с местными хлопцами. В русском варианте «Товсте» звучит как «Толстое». Договорился о матче Витя Дутчак. Нас было на два человека больше, чем местных. Поэтому мы не играли все сразу, а менялись. Когда пришла очередь выйти с площадки мне – я подошёл к местным девчонкам, стоявшим рядом, и болеющим за своих друзей.

Я, конечно же, сейчас уже не вспомню, о чём я с ними заговорил. Да это и не имеет никакого значения. Скорее всего, просто ни о чём. «Привет, девчонки. Как дела?» И всё, тому подобное. Мне недавно исполнилось 19 лет. Я отслужил уже неполный год. Почти год, без девчонок. Разве имеет значение, о чём говорить? Я подошёл просто пообщаться. Ни о чём.

Стоял тёплый июньский день. Такие дни обычно дарят всем особенно хорошее настроение. Вроде бы уже лето, но настроение ещё весеннее. Мол, всё ещё впереди. Ещё впереди тёплые летние дни, полные романтики и приключений, а слякоть и холод уже позади. И душа просится в полёт.  Я бы даже сказал, что душа уже летает. Душа хочет романтики и флирта.

Девчонки тоже с удовольствием включились в разговор. Они весело смеялись, отвечая шутками на мои шутки. При этом, всё время, поглядывая на одну свою подругу, которая (как любят говорить психологи) явно была неформальным лидером их небольшой компании. Звали девочку – Маша. Была она невысокого роста. Но ощущение маленькой девчушки совсем не создавала. Она ехидно посмеивалась над моими шутками. Громким, низким, слегка хрипловатым голосом что-то весело отвечала, с  сельским акцентом. К местному сельскому говору я давно уже привык. Мало того, я уже понимал всё, что вокруг меня говорили на Украинском языке. Надо отметить, что в Тернопольской области и в Советские годы говорили все на Украинском языке. Причём, совсем не на таком языке, на котором говорят в сёлах под Суммами, Черниговом или Днепропетровском. Это язык, который был и остаётся значительно ближе к Польскому, чем к Русскому языку. И с непривычки поначалу мне было достаточно трудно понять беглую украинскую речь, на которой общается местное население.   За неполный год мои познания в Украинской мове сильно шагнули вперёд. Я уже всё понимал, и даже мог немногосложно ответить, хотя моё произношение, конечно же, выдавало во мне москаля.

В данном случае мои познания в Украинском языке не пригодились. Маша свободно общалась на русском. Выяснилось, что она только что прилетела из Мурманска, где была на спортивных сборах. Что она, чуть ли, не надежда Тернопольской области (а то и всего Советского Союза) на золотые олимпийские  медали по биатлону.

Если точно описать мой разговор с девчонками, то сказать можно следующее: Пытаясь поговорить со всеми, я разговаривал с одной Машей. Я что-то говорил, шутил или спрашивал. Все девочки (они были разного возраста) сначала смотрели на Машу. Что она скажет? Маша что-то весело отвечала, парируя мою шутку. И тогда все девчонки начинали смеяться. Иногда она сама, как бы восклицательно-вопросительно  обращалась к ним интонацией и взглядом. Мол, правильно я говорю, девочки? Тогда они, также весело смеясь, поддакивали, и Маша резюмировала какой-нибудь одной фразой.

Надо ли говорить, что из всех, общавшихся со мной девушек, я запомнил только Машу. У меня осталось стойкое ощущение того, что общался я там только с ней. Да, по сути, так оно и было. Могу сказать, что осадок, после этого общения, остался очень лёгкий и хороший. Я возвращался в часть, в кузове ЗИЛа 157, и всю дорогу улыбался. На душе было приятно, светло и весело.

Уже в ближайшую субботу мы оказались с ребятами в Товсте ночью, в самоходе. Для не служивших в армии я поясню, что такое самоход. Самоход, или Самоволка, или самовольное увольнение, это когда ты просто убегаешь из части. Когда всё начальство твёрдо уверенно в том, что ты спокойно спишь в казарме. А ты, на самом деле, зажигаешь в окрестных сёлах или городах. Если попадёшься в самоходе, то по головке, конечно же, не погладят. Наказания могут быть разные, вплоть до дисбата. Но, риск – благородное дело. И я …

 

Ходил в самоход, как из клетки на волю

 

Ходил я, конечно же, не один. Моими лучшими друзьями стали Лёша Кривобоченко, Проша и Малой. Чаще всего мы ходили с ними. Но и не только с ними. Периодически в самоходе бывали все обитатели полигона. Разве что, кроме эстонца Каска, и двух литовцев – Стаса и Бибиса. Стас был человек спокойный и уравновешенный. После демобилизации Миколы Денисовича ему присвоили звание сержанта, и назначили командиром отделения. Плотником он был от бога. Создавалось ощущение, что он родился с молотком, топором и пилой. Одной из первых его плотницких работ на полигоне, был новый туалет, построенный вместо покосившегося и сгнившего старого. Яму под туалет вырыли Кукук с Нурумбетом. За время службы мы все уже так привыкли к классическому сельскому туалету, что унитаз казался излишеством цивилизации.

 

А чем приятен вечер?

Коленки там, где плечи

Спина дугой

 

Земляк же Стаса - Бибис (он же Рамейкис) оказался рвачом и стукачом. Периодически он подставлял нас всех. Я ещё расскажу об этом, на примере пары случаев. Но, коль коллектив у нас был маленький и дружный, то бойкота ему никто не объявлял. Тёмную никто не делал. Но конфликты были. Да и прозвище «Бибис» плотно закрепилось за ним. Я полагаю, что кроме литовцев, мало найдётся людей со свободным знанием литовского нецензурного языка. Потому поясню, что «Бибис» это по-литовски - то самое основное матерное слово, которое, как мне известно, Русские люди заимствовали у Татаро-Монгольского языка, и которое вмещает в себя всего три буквы: Икс, Игрек,  и …….

Бибисом  Рамейкиса первым назвал я. Своим, столь глубоким, познаниям в литовском языке я обязан ещё Скнилову. Там служило очень много литовцев. Первая фраза на литовском, которую я тогда услышал, звучала так «Каркис, салабонис». Что означало «Вешайтесь, салабоны».  «Вешайтесь» - это вообще классическое приветствие новобранцев, в воинских частях. В  первые месяцы службы я слышал это слово постоянно. 

Надо отметить, что армейская речь имеет свои слова, обороты, традиции, правила и законы. Помню, ещё Кочет меня спрашивал:

- Ты ещё не говоришь «хавать»?

- Нет, мне это очень не нравится – ответил тогда  я ему.

- Будешь говорить! – Уверил меня Кочет – Я тоже не говорил сначала. Мне тоже не нравилось. А теперь говорю.

И он оказался прав. К весне я уже говорил «хавать», вместо «есть», «хавка», вместо «еда», «давить на массу», вместо «спать», «зёма», вместо «земляк».  Слово «зёма» вообще являлось самым распространённым обращением к кому-либо.

Мои же познания нецензурной стороны всех языков народов СССР, вообще были феноменальны.

 

Науки забыл, но зато научился

Ругаться на всех языках.

 

«Шизын сыкин кутак» - мог я выдать по-казахски. «Дутэн пула» - посылал по-молдавски. Я не буду здесь писать перевод этих выражений, дабы не прослыть злостным матершинником. Скажу, что нечто подобное я мог выдать на азербайджанском, на узбекском, на эстонском, на киргизском. Познания же мои в украинской мове были значительно шире. Я на ней, почти свободно, трошки размовлял (немного разговаривал), чем лил масло на душу представителей местного населения.

Надо отметить, что отношение к нам у местного населения было всегда добрым и хорошим.  Я хочу развеять все слухи и кривотолки о националистических настроениях и не любви к русским на западной Украине. Всё это очень сильно преувеличенно нечистоплотными политиками. Видимо, им так выгодно. От себя могу сказать, что народ там живёт хороший. И что ко мне, и к моим друзьям, во все времена там относились очень неплохо. Нас всегда и везде хорошо принимали, и угощали от души. Местная молодёжь  с удовольствием с нами общалась. А пацаны из Товсте даже подарили нам гражданку (одежду) для самоволок. Джинсы и футболку.

- Есть кто с Украины? – всегда спрашивали нас они.

- Я с Украины – спешил ответить им Виталик Забара.

- А звитки ты, хлопака? – что означало «А откуда ты, парень?».

- С Донецка – Отвечал Виталик.

- С Донецка? Це москаль! – слышал он всегда один и тот же ответ.

- Як москаль?

- Москаль, москаль. За Збручём москали.

Збруч – это исторически роковая река. Та самая река, по которой проходила граница Российской Империи и Австро-Венгрии до революции 17-го года. И та самая река, по которой проходила и граница Советского Союза в 30-х годах ХХ века. Та самая река, которую перешла Советская армия в 39-м году, что бы согласно пакту Молотова – Риббентропа, завоевать половину Польши, оставив вторую половину Гитлеру. Именно тогда, в составе Советского Союза и оказались Западная Украина и Западная Белоруссия. Эта река протекала прямо за нашим полигоном. Мы ходили на неё купаться. Пройдя историю в Советских школах, мы, конечно же, не знали судьбы этой реки. Для нас это была просто река, отделявшая Тернопольскую область, от Хмельницкой. За этой рекой и находился город Сатанов, который дал нашему полигону своё светлое имя. В Сатанов мы тоже ходили в самоход. Но чаще ходили в сёла на этом берегу Збруча.

Что же касается Виталика, которого местное население ну ни как не хотело принимать за своего, то у него была удивительная особенность, называемая психологами «Раздвоение личности». Трезвый он был – человек, как человек. А пьяный становился неузнаваем. Кидался в драку на всех, кто был рядом. В том числе и на своих. Это послужило причиной того, что Саид, Валера и Батя вообще объявили ему бойкот. Незадолго до их демобилизации отношения с Виталиком у них были  сильно натянуты. После их ухода на дембель ушли и эти отношения. Но конфликты на этой почве бывали.

Один раз Виталик в Товсте напился так, что совсем не мог идти. Мы с Лёшей взяли его на плечи, и понесли в часть. Когда мы пронесли его километров шесть, он вдруг очнулся и давай в чистом поле кидаться на нас с кулаками. Мы его бросили, и ушли одни. Виталик же до части не дошёл. На утреннем построении его не было. - Где Забара? – спросил нас старшина Иванов, и пригрозил вбить в голову гвоздь. Мы сказали, что не знаем.

Старшина Иванов поехал его искать в село. Ни первый, ни второй день поисков никаких результатов не дали. На третий день подошла к нам в Малых Борках женщина и говорит – «Хлопцы, это не ваш солдат спит у нас в акушерском пункте? Он пришёл, лёг в сапогах на кровать, и не встаёт третий день». Она нас отвела в акушерский пункт. Ну, точно. На кровати, рядом с молодой роженицей, лежал Виталик Забара.

Вообще медицинские учреждения в окрестных сёлах были очень странно раскиданы. В Малых Борках был акушерский пункт. В Товсте был стоматологический кабинет.  Мне пришлось в нём лечить зуб. Привезли меня с жуткой зубной болью. Местный стоматолог (поклон ему до земли) безо всяких снимков определил причину, которую не могли определить до него Московские врачи. Этот зуб периодически беспокоил меня уже давно. Но в Москве врачи говорили, что нерв в нём удалён, и болеть он не может. Что это болит какой-то другой зуб, а в этот отдаёт. Они вылечили мне все другие зубы, но этот всё продолжал болеть. Дядечка же в Товсте сразу сказал, что в этом зубе два канала. Из одного нерв удалён, а из другого нет. И его надо удалить. Только он сказал, что кроме специального кресла ничего другого у него нет. Ни анестезии,  ни материала для пломб. Он сказал, что расковыряет мне зуб, нерв удалит, а запломбировать мне его надо будет тогда, когда я вернусь в Москву. И стал тащить этот нерв без заморозки. Вот тут-то я и узнал, где раки зимуют. Думаю, что орал я на всё Товсте. А вот Виталик Забара выбрал для своего трёхдневного визита не стоматологический кабинет, а акушерский пункт. Видимо, его сердце туда привело. Протрезвев, он становился снова нормальным человеком. Извинялся за вчерашние выходки. Мы на него не обижались, и в самоход ходили часто вместе.

Вот и в эту субботу он тоже был с нами. Я напомню, что я рассказывал о волейбольном матче в Товсте, где я познакомился с Машей. И о том, что в ближайшую субботу мы снова оказались в Товсте, но уже в самоходе. Виталик снова пытался доказать, что он не москаль. Мотивируя это тем, что Донецк находится на Украине. «А ты скажи паланица - говорили в ответ местные ребята - Не можешь! Значит москаль». За москалей мы и решили выпить. Ребята разлили всем самогон, налив мне гранёный стакан до краёв.

- Кому ты наливаешь? – Вскричал вдруг Виталик?

- Что такое? – Удивился местный парень, наливший мне самогонки.

- Да он и трезвый дурной!

Это фразу, сказанную в мой адрес Виталиком Забарой. Я до сих пор периодически повторяю смеясь. «Да он и трезвый – дурной». Удивительно точно, надо отметить.

Мы выпили  и пошли гулять по Товсте. Как вдруг я увидел Машу, которая сразу сама подошла ко мне. Я уже говорил, что она была невысокого роста, но не казалась невысокой. Одета она была, не по-деревенски, модно. Кроссовки на шерстяной носок (так тогда носили все девочки, желающие казаться продвинутыми). Юбка из варёной джинсы. Такую юбку и такие брюки, которые были у Маши, в Москве было просто недостать. На западной же Украине ими торговали поляки на польских рынках. Я не знаю – дорого они стоили, или нет. При солдатской зарплате в 7 рублей я этим не интересовался. Этой зарплаты не хватало на две бутылки самогона, ибо с трёх рублей бутылка самогона подорожала до четырёх.

Я не могу точно описать всё, во что была одета Маша. Я очень невнимателен к одежде других. Я могу несколько часов провести рядом с человеком, а, отойдя от него, не ответить на вопрос – в чём он был одет. Причём, как правило, я не могу припомнить ни одну деталь из гардероба собеседника. Не обращаю я на это внимания. Про Машу могу сказать ещё, что на голове у неё была причёска с химией. Волосы были светлые. Лицо – довольное. Я бы не назвал её красавицей. Больше всего, на её личике выделялся большой нос. Который, как потом оказалось, был ещё и сломан. Достаточно было один раз взглянуть на Папу Маши, Петро Палыча, что развеивались все сомнения в том, чья Маша дочка. Нос ей достался в подарок от Петро Палыча! Но не нос привлекал внимание на её лице. На её лице привлекали, а скорее – манили, глаза. Удивительно глубокие, одновременно грустные и весёлые глаза, которые начинали светиться,  когда Маша улыбалась, становились круглыми и сразу располагали к ней собеседника.

- Привет - сказала Маша, подойдя ко мне, и глаза её округлились и засверкали.

- Привет – ответил я.

Было видно, что Маше нравится со мной общаться, и что она не хочет от нас отходить.

И каждый раз потом, когда я приходил в Товсте, Маша (с такими же сверкающими глазами) сама подходила ко мне. Не скрою – мне это очень нравилось.

 

 

Далее - глава 5 - "Самоходы"

 

КНИЖКА "Точка Невозврата" - начало

Часть 1 "ПОЛИГОН" - начало

Официальный сайт группы SOZVEZDIE - Вход