|
Глава 14 – «Остание месяцы» (скачать четырнадцатую главу в Word, в zip архиве можно здесь)
Как и следовало ожидать, моё отсутствие в части в ту ночь не осталось незамеченным. Капитан придумал мне опять какое-то наказание (не из лёгких), а кроме того, написал письмо моим родителям, следующего содержания: «Если вы не хотите, что бы ваш сын оказался в дисбате, то приезжайте и примете меры….». Это было похоже на вызов родителей в школу. Но всё же я благодарен капитану Горбенко за его долготерпение. Ведь поводов посадить меня в этот самый дисбат было больше, чем достаточно. Узнав об этом письме, я тут же написал родителям, что ехать никуда не надо. И что с капитаном я всё улажу сам. Но мама моя, естественно, заволновалась не на шутку, и отправила мне на выручку отца и своего брата (моего дядю) Сашу, который на тот момент был в звании подполковника. Как сейчас помню, была суббота - выходной и банный день. Но я что-то делал на полигоне. За залёты в самоходах выполнял какую-то работу. И вдруг приезжают ко мне Никита и Витя Дутчак. - Судзиловский – говорит мне Витя – доигрался! По твою душу подполковник какой-то приехал. Я сел к ним в машину. Всю дорогу до казармы мы думали и гадали, что это может быть за подполковник? Зачем я ему понадобился? Как он вообще обо мне узнал? Что он от меня хочет? И чего теперь делать? Каково же было моё удивление, когда в этом самом подполковнике я узнал своего родного дядю Сашу, а рядом с ним своего родного отца. Царство им небесное, обоим. К сожалению сегодня уже ни одного, ни другого нет в живых. И вообще, хочу я вам сказать, почему-то мужики в наше время до 60-ти лет не доживают (за редким исключением). Но до конца своих дней они вспоминали эту поездку ко мне на полигон. Особенно дорогу назад, когда в кассе Тернопольского вокзала не оказалось ни одного билета до Москвы, и дядя Саша (т.к. был военный) договорился через местную комендатуру, и ему продали один билет. А папе моему билета не хватило. И ехали они до Москвы на одной плацкартной полке, и спали по очереди. Да и дорогу туда тоже вспоминали. Как с трудом влезли в переполненный Гусятинский автобус. Как полувплавь добрались по полю до части. Грязь там была непроходимая. И вот, подходят они к казарме. Ни души. Я напомню, что была суббота и банный день. - Открылась дверь – рассказывал, всегда смеясь, дядя Саша – на пороге показался солдат в подштанниках, посмотрел на нас, молча, и исчез. Мы стоим одни и не знаем, куда нам идти. Минут через пятнадцать показался старший лейтенант…. Это и был Витя Дутчак, который поехал за мной. Я тогда им очень обрадовался. Мы обнялись. Дядя Саша окинул меня своим офицерским взглядом с ног до головы, и произнёс: - Я таких ушитиков у себя в части быстро расшивал. Ушьются – не присесть, не пробежаться. Дядя Саша был пограничником. Помотало его по гарнизонам нашей необъятной родины не мало. Но на тот момент он давно уже служил и работал в Москве. Витя Дутчак поселил моего отца и дядю Сашу в комнате капитана. Самого капитана (виновника их приезда) они так и не застали. Он уехал в Чортков, отходить от беспробудного пьянства. Пообщались они с Витей Дутчаком, который успокоил их, сказав, что парень я хороший, и ничего страшного мне не грозит. Что до дембеля я дослужу. И что бы они особо не переживали. И ещё поговорили они с прапорщиком Цимбалом. - Дима, вот прапорщик Цимбал говорит, что растащил ты тут всю часть – сказал мне вечером Дядя Саша, когда я пришёл к ним в домик, где они мирно сидели с отцом, и попивали купленную в деревне водочку. - Это кто ещё эту часть растащил!!!! – смеясь, ответил я – это прапорщик Цимбал её и растащил. Да и вообще, откуда он чего знает? Его и в части-то не бывает. - Как не бывает? – удивился Дядя Саша – он мне сказал, что он тут с вами 24 часа в сутки. Что всё про всех знает. В эту минуту за окном проехал наш ЗИЛ 157, увозя в деревню прапорщика Цимбала, с очередным парашютом, который он стырил ещё днём, и ещё каким-то трофеем. - Да вот он уехал – ответил я, показав на окно – опять чего-нибудь спёр. Пойдём сейчас поищем по части. Прапорщика Цимбала мы там точно не найдём. Отец и дядя Саша удивлённо переглянулись. - Понятно – сказал дядя Саша, и разлил ещё по одной. - Тебе не предлагаю. Ты на службе – сказал он мне, улыбаясь – как там твоя невеста? - Да, похоже, что приеду я без невесты – отвечал я. - Ну и ладно – улыбнулся дядя Саша – и в Москве красивые девчонки есть. Утром они ещё раз пообщались с Витей Дутчаком, и уехали в Москву. - Ну, у тебя и дядя! – сказал мне Витя Дутчак, удивляясь, почему меня с таким дядей вообще от армии не отмазали. И до самого дембеля он периодически подходил ко мне, и говорил: - Ты напиши своему дяде. Напомни ему про меня. Напомни, что я хочу в Москве служить. Мы с ним на эту тему общались. Он знает. Он обещал там, в Москве поговорить насчёт меня. Я отвечал, что только то и делаю, что пишу своему дяде. И только то и пишу, что про Витю Дутчака, и про то, как ему хочется в Москве служить. Что же касается Маши, моих с ней отношений, и её обещания ещё раз подумать, то подумала она явно не в мою пользу. Проще говоря, мои отношения с ней на этом и прекратились. Я несколько раз приезжал в Тернополь в увольнение, и никогда её там не заставал. Мне всегда радовались Вика и (особенно) Галя Гукалюк. - А Маши нет, она с Мишей – говорили они. От них я узнавал обо всех изменениях, происходивших с Машей. Очередным ударом для меня было узнать, что она (как и все вокруг) закурила. Да и другие упоминания о её теперешнем состоянии были не совсем для меня приятными. Создавалось ощущение что, связавшись с этим Мишей, она стала совершенно другим человеком. Я не мог бывать в Тернополе чаще и дольше, и не имел возможности её дождаться, увидеть и поговорить. Я чувствовал, что нахожусь в непреодолимой изоляции, которая мешает мне что-то исправить.
Только вот бежать мешают сапоги
Изменения в Маше тоже не давали мне покоя и не покидали мои мысли.
Я нашёл любовь среди бездушных скал. Я нашёл мечту, я веру отыскал. Только в никотин утонет красота. Снова я один, а рядом пустота.
Именно пустота. Я чувствовал в своей душе какое-то жуткое опустошение. Мне ничего не хотелось. Меня ничего не радовало. Я понимал, что теряю Машу навсегда, и надеяться больше не на что. Но потом я опять начинал надеяться. Мне снова казалось всё происходящее нелепостью, и я думал, что Маша вернётся ко мне. Так плохо мне до этого ещё не было никогда. Да и, вспоминая те мои чувства сегодня, могу сказать, что и никогда позже мне не было так плохо. Хотя в жизни моей было разное. Я хоронил друзей, похоронил отца, деда, и многих родных, у меня несколько раз разваливалось всё, над чем я работал много лет. Но так плохо, как тогда, мне не было впоследствии никогда. Может быть из-за того, что я (будучи военнослужащим) не мог ничего предпринять. А может быть потому, что я был ещё молодым, и не готовым к подобным ударам судьбы. Один раз Проша с Малым приехали из Гусятина. Они сказали, что познакомились там с каким-то местным парнем, у которого был ещё до меня роман с Машей. И что роман этот закончился примерно так же, как и мой. По словам Проши, этот парень не очень лестно отзывался о Маше. Я так до сих пор и не знаю, придумали ли они это, или действительно с кем-то говорили. Ведь могли же и придумать, что бы я меньше идеализировал Машу, и поскорее к ней охладел. Ведь моё тогдашнее состояние видели все, кто был со мною рядом. Да и сейчас я пишу об этом, а сердце сжимается, и слёзы на глаза наворачиваются. Тогда же общаться со мной было просто невозможно. Я говорил только о Маше. Я советовался со всеми, что мне делать. А иногда просто ложился на кровать, сильно сжимал прутья её металлической спинки и, почти про себя, стонал. - Дима, ты съедаешь себя изнутри. Выкинь это из головы – сказал мне как-то Проша.
Всё, сегодня во мне луч надежды последний убит И себя утешать, успокаивать даром не буду. Я устал от тоски, я смертельно устал от обид. Я любовь потерял, но её никогда не забуду.
Бесполезно страдать. Я съедаю себя изнутри. Что ушло – то ушло. Что потухло – то не загорится. И тоскою своей не разжечь мне угасшей любви. Будет завтрашний день, а вчерашний день не повторится.
Будет завтрашний день, но не радует это меня. Я как глупый ребёнок, на угли погасшие дую. Только угли мертвы. Не разжечь мне большого огня. Кто же их потушил? Кто же шутку сыграл эту злую?
Всё, сегодня во мне луч надежды последний убит. Нет, ещё не убит. Как ребёнок на что-то надеюсь. Я простил уже всё, и во мне не осталось обид. Но сжирает тоска, и стучат отчего-то виски И надежда моя – лишь лекарство от этой тоски.
Колбасило меня из крайности в крайность. Чи убит луч надежды, чи не убит? «Чи» в переводе с Украинского означает – «Или». Надо сказать, что это было одно из самых употребляемых слов среди местного населения, используемое по поводу и без повода. - Ты дурный, чи шо? - спрашивали меня, смеясь – зразумел, чи ни? А чаще подобные вопросы звучали так – Чи зразумел, чи не зразумел? Чи сподобилось, чи не сподобилось? Чи маешь, чи не маешь? Чи бачишь, чи не бачишь? Чи чуешь, чи не чуешь? Чи файно, чи не файно? - Чи Полино, чи не Полино – съязвил как-то Лёша – Украинская народная сказка. Служба моя медленно катилась дальше, подходя к своему логическому завершению. Дедом, в полной мере, мне побыть не удалось, так как моим духом по призыву был всего один человек, по имени Джума. Мало того, что он был один, и на него нельзя было взвалить всю чёрную работу. Но он оказался ещё и земляком Камиля, который тут же взял Джуму под свою опеку. Мы с Камилем проставились за наш дембельский приказ. Причём Камиль, специально для этого, ходил в Сатанов за вином. - Не могу я больше пить эту самогонку – объяснил он. И я стал ждать конца этого моего жизненного этапа, называемого «служба в советской армии». Мне постоянно вспоминалась песня, которую пел за год до этого Батя. Звучала она так:
А на реке навигация На реке ледоход Скоро дембилизация Службы кончился срок
И пройду я по городу Без сапог и ремня И с расстёгнутым воротом Не задержат меня
Ни автора этого шедевра, ни его дальнейшего продолжения Батя не знал. И я решил дописать это произведение, вмешавшись и в первое его четверостишье:
А на реке навигация. Снег стряхнула сосна. Скоро дембилизация. На пороге весна
Позади цепь февральских дней. Лес прогнал свои сны. Стало ярче в душе моей. От прихода весны.
Снова грязь, но я к ней привык. Стала грязь мне родной. Улыбнись, не грусти старик. Дембель не за горой.
Скоро скинем мы сапоги И отбросим ремень. И напьёмся, как дураки В этот праздничный день.
В этот день будет можно всё И когда он придёт. Меня поезд мой унесёт Быстрый, как самолёт.
Снова встречусь я с городом Где уже без ремня И с расстегнутым воротом Не задержат меня.
Пусть закружится голова От свободы у нас. И уйдут навсегда слова Строй, наряд и приказ.
Милая, долгожданная Ты нужна мне одна Дорогая, желанная Дембельская весна.
Капитан же продолжал изощряться в придумывании работ. Он решил, что дорога до полигона в лесу не просыхает потому, что на неё не попадает солнце. А для того, что бы оно на неё попадало, надо спилить все деревья метра на четыре в обе стороны. Да мало того, что просто спилить. Надо ещё было обрубить у них все ветки, разрубить стволы на аккуратные чурбачки и сложить в кучки. Так что, я думаю, мы восполнили лесникам украденные у них ранее дрова. Рубили мы эти деревья каждый день. Один раз Стас заточил топоры так, что они стали подобны бритве. Я и рубанул этим свежезаточенным топором сук, на только что спиленном дереве. Ещё вчера, что бы отрубить такой сучёк мне приходилось ударить по нему раз пять-шесть. Вот я и не рассчитал усилия. Остро-отточенный топор прошёл сквозь этот сук, как сквозь воздух, и прорубил мне левую ногу (вместе с сапогом) почти до кости. Кровь хлынула ручьём. Необходимо было срочно остановить кровь и двигаться к казарме. Рядом со мной были Малой, Кукук и Проша. Проша, при виде моей крови, стал тут же терять сознание. Малой же оторвал от своей белой рубахи (выполняющей функцию нижнего белья) огромный кусок и перетянул мне ногу. Кровь немного поутихла. Тогда Кукук посадил меня к себе на плечи, и пронёс так километра четыре. В казарме я тут же попал в руки спасителя Камиля, у которого был наготове весь рабочий инструмент хирурга. Он позвал Лёшу и Фусса, что бы они полотенцем перетянули мне ногу, дабы кровь текла поменьше. А Малой закрывал мне глаза, ибо глядя на то, что делает в моей ноге Камиль, я тоже (как Проша) почти терял сознание. - Так – сказал он – сухожилия ты вроде бы не задел. Надо сначала перевязать твои вены. И он стал каким-то крючком вытаскивать мои вены, и завязывать их между собой узлом. - Малой, дай посмотреть – просил я Но только Малой убирал руки от моих глаз, как мне тут же становилось плохо от увиденной картины – лужа крови, и капающийся в моей ноге Камиль. Наконец он произнёс: - Всё! Всё связал. Сейчас зашьём. И быстро, хирургическими стишками, зашил мою ногу. Костыль же для меня сделал всё тот же плотник Стас. Забегая вперёд, скажу, что после моего дембеля этим костылём воспользовался и Проша, тоже разрубив себе ногу. Батя как-то говорил, что знает много людей, у которых остались шрамы, после армии. Я не могу сказать, что я тоже знаю таких людей много. Но, к примеру, у Кочета остались шрамы на лице, когда он ночью налетел на колючую проволоку, ограждающую наш автопарк (я писал об этом). У меня же, на всю жизнь остался шрам от ожога на плече, шрам от топора, на левой ноге, и шрам от Машкиного поступка в душе. - Когда же проходили полёты, то мы (как и раньше) охраняли на «постах» наш полигон от возможного проникновения на него местного населения. Точнее (тоже, как и раньше) сваливали вчетвером, оставляя свои «посты», в Сатанов, или в сёла, находившиеся с той стороны полигона. Самогона нам уже совсем не хотелось, и мы ходили пить молоко, или купаться в реке Збруч. Прямая дорога от Сатанова к полигону проходила через какой-то санаторий или пансионат. Прямо посередине этого санатория была большая клумба роскошных красных роз. - Вот бы оборвать её, и подарить Маше! Ведь она так хотела получить от меня цветы – всегда думал, проходя мимо этой клумбы, я. На посты нас развозил Никита. Он сразу высаживал нас в одном месте, а не в четырёх, как это было нужно. Но один раз Лысый старлей, изрядно выпив, сел вместе с ним в кабину, и решил проконтролировать этот процесс. Пришлось прибегать к отрепетированной хитрости. Высадив первого человека, Никита с Лысым сели в кабину. После чего Никита немного притормозил, дав возможность высаженному запрыгнуть обратно в кузов. Не доезжая несколько метров до следующего поста, Никита снова притормозил, теперь уже дав возможность первому постовому эвакуироваться из машины и спрятаться за дерево. На свой пост заступил второй боец. Никита и Лысый опять сели в кабину. Никита вновь притормозил, и уже два человека запрыгнули в кузов. Подъезжая к месту высадки третьего, эти двое снова выпрыгнули и спрятались за деревья. Третьим был я. Взяв ракетницу, я направился в лес, к моему предполагаемому посту. - Судзиловский, стой – услышал я сзади нетрезвый окрик Лысого – продемонстрируй умение пользоваться ракетницей. - Да ладно – нехотя ответил ему я, очень удивлённый подобным наездом – умею я ей пользоваться. Лысый прекрасно знал, что я умею обращаться с ракетницей. Но какая-то шлея спьяну попала ему под хвост, и старлею приспичило покомандовать. - Я вам приказываю – надуваясь от злости, почти прошипел он. Ни фига себе!!! Приказывает мне!!! За два месяца до дембеля!!! Да ещё какую-то фигню!!! Да ещё в нетрезвом виде!!! Это, на мой взгляд, переходило всяческие границы. Я подошёл вплотную к Лысому, медленно достал из кармана ракету, зарядил её в ракетницу, взвёл курок, навёл в лоб Лысому, и спросил: - Дальше показывать? Лысый весь покраснел. Потом посинел. Потом позеленел. И выдавил из себя: - Показывай! - Ладно, не буду – усмехнулся я и, аккуратно отведя курок, вынул ракету из ракетницы. Лысый, не сказав больше не слова, сел в кабину, и машина тронулась. Высадив четвёртого бойца (им был Проша) Лысый с Никитой махнули в село. Там старлей основательно залил своё горе самогоном, и (вернувшись в часть) пьяный в дерьмо предстал перед капитаном. - Товарищ капитан, Судзиловский хотел меня застрелить – еле держась на ногах, процедил он. Капитан окинул взглядом помятого и клонящегося к земле Лысого, и ответил ему с усмешкой: - Лучше бы он тебя застрелил. Вечером все остальные солдаты сидели в ленинской комнате и смотрели телевизор. Как вдруг на пороге появился плачущий Лысый. - Ребята, Судзиловский хотел меня застрелить. А Капитан сказал, что лучше б и застрелил!!! Да! Было непонятно что делать. Толи смеяться? Толи соболезновать обиженному старлею. Полёты в этот день закончились рано, и мы вернулись в казарму засветло. Там я и пронаблюдал пьяного и плачущего Лысого - Судзиловский, понимаешь – обратился он уже ко мне – я не за свою жизнь боюсь. У меня жена, дети… - Да успокойтесь вы, товарищ старший лейтенант – отвечал ему я, немного растеряно – не стал бы я в вас стрелять. Чего вы сами до меня докопались, что бы я вам чего-то продемонстрировал. После отбоя Лысый добавил ещё, и снова ввалился в казарму, выяснять отношения. Кроме дневального, все к этому времени уже спали. Меня разбудил удар Лысого ногой в лицо. Мало приятного, хочу я вам сказать. Спишь спокойно в чистой кровати, а тебе грязным ботинком по лицу. Хорошо, что ещё не очень сильно у него спьяну получилось. Я вскочил, как ошпаренный. - Это ты разлагаешь здесь всю дисциплину – услышал я в свой адрес нетрезвые обвинения – это ты во всём виноват. Это ты…. Я не дал договорить Лысому полный список его претензий в мой адрес, а схватив стоящую рядом табуретку, обрушил её, со всей силы, ему на голову. Лысый пошатнулся, и приготовился к прыжку. - Товарищ старший лейтенант, если вы сейчас же не покинете казарму, то я вас лично отвезу в комендатуру – раздался гневный голос Камиля. Это немного обуздало Лысого, и он, пошатываясь, пошёл в сторону кухни, где увидел, что дневальный Никита, вместе с Квадратным (который должен был вообще быть на вышке) жарили картошку. Это до глубины души возмутило нетрезвого старлея, и он сделал им замечание, пригрозив дисбатом. Да видимо, по пьяной лавочке, не очень-то подбирал выражения, потому что нас всех вновь разбудил его дикий крик. - АААААААААААААААААААААААААААААААААААА!!!!!!!!!! Влетев на кухню, мы стали свидетелями уникальной картины: Никита и Квадратный схватили Лысого за шкирку и завалили спиной на горящую печку - Ты кому так сказал? – Кричал Никита, водя кулаком перед носом Лысого. Но Лысому было не до ответов. У него начала гореть спина, и он дико орал: - АААААААААААААААААААААААААА!!!!! Тут уже мне пришлось выручить Лысого, отбив его у Никиты с Квадратным. На шум пришёл прапорщик Тарас. Увидев конец описываемого мной действия, он сказал Лысому, что бы тот сейчас же покинул казарму. - Чего? – проревел Лысый – Ты это кому, Тарас? А ну-ка, выходи! Пошли биться!!! На этих словах Лысый скинул с себя подгоревший китель, распахнул дверь и вышел на улицу. Ночная прохлада обдала тело Лысого, и от него пошёл пар. Тарас смело подошёл к порогу, как вдруг остановился и стал потирать свои плечи руками. - Что-то холодно. Произнеся это, Тарас вернулся вглубь казармы и (по всей видимости) смотался через другой выход. Походив пару минут по улице, Лысый снова появился на пороге - А где Тарас? – полуудивлённо, полугневно поинтересовался он и, поняв, что Тараса здесь нет, растворился в темноте в поисках последнего. Его праведный гнев полностью переключился на не в чём неповинного Тараса, и это дало возможность нам уснуть. Пришло время уходить на дембель и нам с Камилем. Камиля отпустили в начале Мая. Традицию проставляться за дембель самогоном Камиль нарушил тем, что вновь проставился вином. Его место на кухне занял ненадолго Малой. А потом поваром стал Фусс. Во время поварства Фусса мы чуть не лишились кухни. И виноват был в этом не Фусс, а Мамед. К нам в часть пригнали новый трактор, и Мамеду поручили его обкатать. Нарезая круги по части Мамед, по всей видимости, не вписался в поворот, и со всей скорости налетел на тракторе на угол казармы (как раз там, где была кухня). Надо было видеть лицо Фусса, готовившего обед, когда на него стала падать стена. Благо земляк Мамеда Гоча оказался штукатуром. Он быстренько намешал раствор, и залепил пробоину в стене. Стена стала ещё красивее, чем раньше. Но не долго жила эта красота. Делая очередной круг, Мамед вновь не вписался в поворот, и вновь влетел в то же самое место. Мы не знали азербайджанский, потому могли только догадываться, что Гоча сказал своему другу на сильно повышенных тонах. Но, успокоившись, он вновь взялся за дело, и снова стал замазывать пробитый Мамедом угол стены. В свою очередь Мамед решил, что хватит ему обкатывать трактор, и загнал его в автопарк, где возился с машиной Никита. - Никита, дай прокатиться – попросил его Мамед. Он уже давно уговаривал всех дать ему прокатиться на ЗИЛе, и на этот раз Никита согласился. В это время Гоча вновь привёл разрушенную стену в порядок, и сел на табуреточку покурить. Неподалёку находился Проша, который его и окликнул. Гоча поднял глаза и увидел несущийся прямо на него ЗИЛ. За рулём был всё тот же Мамед. В последнюю секунду Гоча отскочил в сторону и Мамед (превратив табуретку в щепки) влетел в то же самое место в стене казармы, теперь уже на ЗИЛе. На этот раз они шпаклевали стену вдвоём, а азербайджанскую ругань было слышно долго и далеко. Про мой же дембель все офицеры упорно молчали. Создавалось ощущение, что меня хотят оставить на третий год. Но по закону меня были должны уволить не позднее 30-го июня, и я терпеливо ждал. По вечерам я делал свой дембельский альбом, отдельную страницу в котором отвёл Маше. Я приклеил туда её фотографию. Она подарила мне её ещё осенью. Вторую такую же у неё чуть позже выпросил Никита. Маша сказала тогда, что бы мы вернули ей одну из этих двух фоток. - У меня больше нет таких – объяснила она. Я пообещал, что верну ей фотографию. «Всё равно же у меня будет на всю жизнь сама Маша, да и эта фотография вместе с ней» - подумал тогда я. Теперь же я решил не возвращать ей это фото, оставив его на память. Кроме этой фотокарточки у меня сохранилась та самая булавочка, которую мне Маша прицепила к кителю почти год назад. Каким-то чудом я не потерял её до этого момента. Теперь уже я потерять её не мог. Это было единственное, что оставалось у меня от любимой. Булавочка да фотокарточка, и больше ничего. Доделав дембельский альбом, я принялся за дембельскую форму. Не смотря на то, что стало можно уходить домой в гражданке, традиция делать стильную форму сохранилась. Получалось действительно красиво. Но эта красота полностью нарушала устав. Любой патруль любого дембеля мог остановить в такой форме, и были бы сильные неприятности. Ведь до постановки в военкомат по месту жительства ты всё ещё якобы нёс срочную службу. А форму делали медленно и кропотливо. Подшивали белые пластмассовые кантики под погоны и петлички. Подтачивали на угол каблуки у сапог. Вшивали белые лампасы в брюки. И ещё много чего. Капитан догадывался, что мы делаем дембельскую форму и дембельские альбомы, но поймать нас не мог. Мы надёжно прятали их от него в каптёрке. А если бы поймал, то у меня бы точно отобрал. И форму, и альбом. Потому, что фотографировать военные объекты тоже нельзя. А у меня, кроме Маши, всё остальное на фотографиях и был военный объект – полигон «Сатанов». Понимая это, я (доделав альбом и форму) отпросился как-то в воскресение в увольнение, и оставил и то и другое в Тернополе у Гали Гукалюк. Машу я там опять не застал. А Галя мне всегда была рада. Я с ней очень сдружился к тому моменту, и она готова была выполнить любую мою просьбу. Я много разговаривал и с ней, и с Викой о Маше. Мне очень не нравилось всё то, что они про неё рассказывали. Но меня они всё время успокаивали, говоря, что очень меня понимают, и постоянно говорят Маше обо мне. И я за это был им благодарен. В таком графике протекали остание (что в переводе с Украинского означает – последние) месяцы моей службы.
КНИЖКА "Точка Невозврата" - начало Официальный сайт группы SOZVEZDIE - Вход
|
|||