Глава 26 – «Если б я хотел совмещать»

 (скачать двадцать шестую главу в Word, в zip архиве можно здесь)

 На следующий день Маша снова ушла по своим делам. Вернулась она, в очень хорошем настроении рассказывая, что ей в коробку положили какие-то чужие воротнички. А предназначались они другому незнакомому человеку, из Харькова.

- Хорошо, что я посмотрела – говорила, смеясь, она – а то представляешь, получил бы человек куртки, а воротничков к ним нет. А эти  турки мне и говорят, ну и что, передадите там друг другу. Ведь это же всё Украина. Я их спрашиваю, а вы представляете, где Харьков, а где Тернополь?

Рассказав эту забавную историю по обучению турецких торговцев куртками географии Украины, Маша добавила:

- Давай сегодня никуда не пойдём? Я чего-то так набегалась, что ноги болят.

- Тогда ты всё-таки, в конце концов, расскажи мне о себе. Как ты жила эти 18 лет? – ответил я.

Почему-то Маша очень не хотела начинать этот рассказ.

- Опять всё вспоминать. Много неприятного было. Мне сейчас хорошо, и я не хочу плохое вспоминать – говорила она – лучше ты ещё про себя расскажи.

- Да я тебе уже всё про себя рассказал. А кое-что по несколько раз – отвечал я.

- Ну, и что? Ты ещё раз расскажи. Мне приятно слушать.

- Нет. Давай, всё-таки, сначала ты про себя мне расскажи. Я тоже хочу знать, как ты жила эти годы – настаивал я.

-Ну, хорошо – подумав, сказала Маша, и начала свой рассказ.

Рассказывала она долго и, надо сказать, интересно. По крайней мере, мне было очень интересно слушать. Я переживал многие моменты её жизни, вместе с ней. Иногда начинал что-то додумывать и рисовать какие-то картины. В эти моменты я не надолго отключался и пропускал некоторые нюансы из Машиной биографии. Тогда я переспрашивал её, и она охотно повторяла прослушанный мной эпизод. Начала она с самого начала. Со своей свадьбы с Мишей. Упустив в рассказе тот момент, откуда вообще этот Миша появился. Но самое удивительное и неожиданное, что я узнал для себя, это то, что с Мишей у неё близость произошла только после их свадьбы. Это ни как не укладывалось в моей голове. Так почему же она тогда говорила по-другому? Зачем она на себя наговорила? Я на всю жизнь запомнил фразу Лёши: «У Маши есть Миша, и она с ним спит»! Да и сама Маша это не отрицала. Так что же её заставило так тогда сказать, если на самом деле ничего не было?  Сейчас ей нет никакого резона меня обманывать. Теперь уже (через 18 лет) не всё ли равно, когда это произошло. И я ещё 18 лет назад смирился с тем, что это произошло в принципе. И сейчас её об этом и не спрашивал. Она сама с этого начала. И пропустить мимо ушей такую подробность я не мог, ибо она рушила всё, что я знал до этого о произошедшем тогда между Машей и этим неким Мишей. Я даже предположил, что Маша за давностью лет могла что-то забыть и перепутать. Но это предположение было из области абсурда. Такие моменты в жизни не забываются. Я на всю жизнь запомнил девушку Алёну (уроженку Кишинёва) сделавшую меня мужчиной. И, конечно же, глупо было предполагать, что Маша забыла такое событие. Так почему же она тогда не отрицала того, чего не было?  Ничего вразумительного по этому поводу Маша мне ответить не смогла. Единственное, что она говорила, это то, что её подружки подучили мне так сказать. Мол, что бы я отстал побыстрее. Она говорила, что именно подружки советовали ей связать свою судьбу с Мишей, а не со мной считая, что Миша значительно серьёзней и перспективней меня.  

   Дальше Маша рассказала мне, как жила с этим Мишей. Наверное, я не имею права пересказывать здесь её рассказ о своей жизни. Ведь это же её жизнь, и доверила она её только мне, а не всему человечеству. Я и так позволяю себе, в рамках этой книжки, описывать слишком много откровенных вещей, участником которых был не только я. Будем надеяться, что другие действующие лица простят мне это. Но если обо всём умалчивать, то тогда можно было и не начинать писать. Но Машин рассказ о своей жизни не имеет непосредственной связи к описываемой здесь истории моих с ней отношений. Потому его я пропущу. Скажу вкратце, что с Мишей ей жилось очень плохо. И, похоже, виноват в этом был Миша. Развелась она с ним через три года, после свадьбы, после чего Миша пропал, и она о нём ничего не слышала 15 лет. Несмотря на то, что Маша растила его сына Рому. Зато, когда Миша ушёл, выяснилось, что он должен много денег местной шелупони, называющей себя бандитами. Маша рассказала, как отдавала эти деньги, зарабатывая, где придётся. При том, снимая квартиру и участь в институте (в котором восстановилась на заочный факультет). Рассказала, как благодаря случайному удачному знакомству получила в середине 90-х точку на рынке, и стала нормально чувствовать себя материально. Рассказала, что сначала ездила за товаром не в Турцию, а в Египет, где за ней ухаживал один египтянин, предлагая выйти за него замуж. Рассказала так же, как познакомилась со Славой и вышла замуж второй раз.

От себя могу сказать, что вся история, связанная со Славой (история Машиного с ним знакомства) показалась мне очень романтичной. Об этом я Маше и сказал. Что же касается истории её жизни с Мишей, то мне опять стало обидно за то, что она не просто предпочла мне 18 лет назад другого человека, а ещё и предпочла человека недостойного. И, как выяснилось, сильно пьющего. А ведь это именно то, чего она так боялась тогда.

Ещё я, неожиданно для себя, выяснил, что кассета с моими песнями, которую я дал Бате для того, что бы он ей её отправил, до Маши так и не дошла. Я даже расстроился по этому поводу. Интересно, куда же она тогда задевалась? В каких почтовых дебрях исчезла? Видимо в 90-е годы бардак был и на почте. Или это такая кармическая закономерность, что бы мои письма и посылки до Маши не доходили. Как не дошло то моё самое первое письмо ей с полигона. Также я выяснил, что о моём звонке тогда, много лет назад, ей отец не сказал. Да и если бы сказал, то разница была бы не велика. Перезвонить бы мне Маша не смогла, потому что не было у неё номера моего телефона. Она сначала никак не могла вспомнить, как звонила мне домой сразу, после моего дембеля. А потом вспомнила. Говорит, что ходила звонить на главпочтамт. Ходила только днём, а ночью боялась идти одна по тёмному городу. А меня всё время дома не оказывалось. Подружки стали ей говорить, что я про неё забыл тут же, как только сел в поезд. И после очередного безрезультатного похода, с целью дозвониться до меня, она разозлилась и выкинула листочек с номером моего телефона. Тот самый, который я дал ей на вокзале. Много раз потом (в конце 90-х) она была в Москве по делам, но ни разу не позвонила мне, потому что номера моего телефона у неё не было. Да и не вспоминала обо мне, скорее всего. Хотя говорит, что вспоминала.

   Не только я подготовился к этому, второму нашему стамбульскому, свиданию. Выяснилось, что и Маша, приехав сюда, хотела мне много про себя рассказать и показать, не смотря на то, что долго отказывалась это сделать. Но, она привезла с собой целую стопку своих фотографий за все эти 18 лет. Точнее, за 15, потому что фотографий времён её жизни с Мишей в этой стопке не оказалось. Она вообще постоянно говорила, что ей неприятно вспоминать то время. И ещё говорила, что многого из того времени она и не помнит. Что про меня помнит значительно больше, чем про Мишу (с которым прожила три года). Я смотрел эти фотки, и очень переживал. «Вот – думал про себя я – жила она все эти годы своей жизнью. И не было меня с ней рядом. Да и не нужен я ей был совсем». На некоторых фотографиях она мне совсем не понравилась. Толи ракурс был не удачный, толи выглядела плохо. Особенно был период в её жизни, когда она покрасила волосы в белый-белый цвет. Это ей совсем не шло. А на некоторых я узнавал своего родного и любимого человека. На эти фотографии мне было очень приятно смотреть. На многих фотках с ней рядом был Слава. Это было абсолютно естественно. Более странно было, если бы его нигде не было. Но я сразу же, непроизвольно, начинал ревновать, и не мог с этим справиться. Много фоток было, где рядом с Машей был её маленький сын Рома. Он везде выглядел младше своих лет, потому что был невысокого роста.

- Вот видишь, он всё время маленький был – сказала мне Маша – весь в родителей.

- А Миша тоже невысокого роста? Я его совсем не помню.

- Да, Миша был примерно такого же роста, как я.

- Так тебе, значит, рост мой не понравился? – пошутил я.

- Да нет, всё мне понравилось – улыбнулась Маша.

На самой же первой фотографии, которую показала мне Маша, был тот самый египтянин, что пытался за ней ухаживать, и звал замуж.

- Я тогда как раз разведена была – сказала Маша.

Скажу, что мне приглянулся этот человек, смотрящий на меня с чёрно-белой фотокарточки. У него было приятное лицо, и честные открытые глаза. Он явно был не из тех людей, которые отводят взгляд тогда, когда разговаривают.

- Он тебе нравился? – спросил я Машу.

Она задумалась, и медленно ответила:

- Ну, наверное, да.

- Так что же тебя остановило? Чего не вышла за него? – продолжал допытываться я.

- Да, не знаю – сказала Маша также неторопливо, как будто сомневаясь в правильности ответа – наверное, опять чего-то испугалась. Ты же знаешь, я же трусиха.

Да, по моим наблюдениям Маша действительна была трусиха, не способная делать резкие и смелые ходы, влекущие за собой кардинальные перемены. Но, если проанализировать Машин рассказ о себе, то все эти годы она только то и делала, что совершала смелые и достойные уважения поступки.

Из её рассказа я заметил  такой факт. Маша очень много рассказывала про первые лет десять жизни, после того как рассталась со мной. И почти совсем не рассказала о том, что было потом. Я спросил её об этом:

- Ну, а потом-то что? Что было дальше-то? О дальнейшем ты почему ничего не рассказываешь?

- А что дальше? – ответила Маша – дальше всё нормально. Всё стало спокойно и одинаково. Живу хорошо. Работаю.

Подумав, я поймал себя на мысли о том, что и мой рассказ ей состоял на восемьдесят процентов из описания первых лет десяти моей жизни, после армии. А что потом? А потом всё нормально. Более-менее стабильно и спокойно. И, вроде бы, всё хорошо. Только получается, что рассказать не о чем. Тогда, когда было на первый взгляд тяжелей и хуже, то было интересней. А теперь дни пошли более похожие один на другой. Да и время слишком быстро полетело. Года летят, как месяцы. Не успеваешь оглянуться, как снова Новый Год.

У Маши, видимо, было также. На момент этих наших с ней встреч она создавала ощущение самодостаточного и довольного своей жизнью человека.  Правда сама она говорила, что не совсем удовлетворена своим местом в жизни, и очень не любит рынок, на котором работает.

- Не об этом я мечтала – часто повторяла она.

- А о чём же ты мечтала? – поинтересовался я.

- Я хотела детей учить – не задумываясь, ответила мне Маша.

И до этого разговора я много раз думал на эту тему. А теперь мысли эти вернулись ко мне опять. Я подумал о своём поколении. О тех, чья молодость и время становления пришлись на начало 90-х. По сути дела, мы – потерянное поколение. В детстве мы все считали, что живём в самой счастливой стране мира – Советском Союзе. Именно все. И те, кто жил в Тернополе (где теперь проспект Ленина переименован в проспект Степана Бандеры) и те, кто жил в Москве (где до сих пор есть огромный Ленинский проспект, и мавзолей посередине Красной площади). А очереди у продуктовых магазинов и наличие трёх видов колбасы и хлеба в Москве, и по одному в регионах, мы воспринимали, как данность. Мы все хорошо знали недавнюю историю своей Советской родины (точнее то, что нам из неё рассказывали), и все готовились быть её будущим. Когда были маленькими, то все мечтали стать космонавтами. Когда заканчивали школу, то выбирали себе более земные профессии – учитель, врач, а кто поамбициознее – артист. А в результате, когда в 91-м Советский Союз прекратил своё существование, моё поколение почти в полном составе оказалось на рынках постсоветского пространства.

Серпом по яйцам, ботинком да по трибуне

А кукурузной свободой по лагерям

Косой по камню, прожектором в полнолунье

Застоем по, чуть оттаявшим, сыновьям

Очередями по вымершим магазинам

Ракетой по небу, БАМом да по тайге

А перестройкой потом по совку с корзиной

Плотиной в Волгу, «Зарёю» да по Оке

Ещё и гласностью, да всё по тем же нервам

И русским роком по всем, кто «ложился спать»

Всё это было, но в девяносто первом

Моя страна вся пошла торговать.

Я уже упоминал про Камиля, который должен был стать гордостью не только узбекской, а мировой медицины. А в итоге в начале 90-х возил дублёнки из Саудовской Аравии. Про Прошу, который, окончив Абаканский педагогический институт, приезжал в Москву закупаться парфюмерией. Да и я торговал кассетами на горбушке. Не говоря уже о том, что в самом начале 90-х я продавал книжки в переходе у метро «Пролетарская», где целыми днями слушал, как упитанная женщина напротив орала одну и туже фразу «Лаваш – горячий хлеб», способствуя этим, в свою очередь, собственной торговле.

Когда стоял я в пыльном переходе,

Похожим больше на огромный склеп.

Где вместо солнца лампочка Володи.

А вместо щей – Лаваш, горячий хлеб.

Так или иначе, но почти всё моё поколение оказалось торгующее теми или иными товарами. И, в большинстве своём, не приносящее никакой пользы человечеству. Света последнее время очень часто говорит, что остро чувствует потребность приносить пользу людям.  Мы же все повсюду всем торгуем. Причём, как правило, не совсем законным товаром (контрабандой, пиратством и т.д.), ибо вынуждены выживать в жёсткой конкуренции. И у очень многих из нас нет надёжного положения в обществе, социального статуса и уверенности в завтрашнем дне.

   Я не делаю здесь политических анализов и выступлений. Я не пытаюсь проанализировать, хорошо или плохо то, что Советский Союз развалился, и кто в этом виноват. Любая империя всегда разваливалась. Даже Великая Византия и грозная Османская (в бывшей столице которых я сейчас находился) прекратили своё существование. История не знала исключений, и Советский Союз им тоже не явился. Да и Советская власть будет ещё долго отмываться за пролитые реки крови не в чём неповинных людей. Это бесспорно и, по-видимому, без перемен 90-х было не обойтись. Я просто констатирую тот факт, что всё моё поколение пошло торговать. За исключением тех, кто тогда решил поиграть в бандитов, а теперь «спит в земле сырой». Ряды купечества, уничтоженного коммунистами после октября 17-го года, вновь пополнились за счёт моего поколения. И Маша была самым ярким тому примером.

- За Ющенко, говоришь, голосовала? – спросил я её с улыбкой.

Этот горе президент отличается особо оголтелой антироссийской позицией.

- Да, за Ющенко. Нам тут такого наобещали – ответила Маша.

- Что же вам наобещали?

- Да то, что всё будет хорошо. И мы, и дети наши будут счастливо жить. И всё у них будет. Так убедили, что мы даже плакали, когда он сначала проиграл. Я как раз в этот момент в Стамбуле была. Мы тут все телевизор смотрели и плакали.

Что тут можно сказать? Велика ещё роль пропаганды. Сильно её влияние на умы, в принципе, не глупых людей.

   Когда Маша снова убежала по своим делам, я стал по второму разу (и более внимательно) пересматривать её фотографии. Две из них мне особенно понравились, и я уговорил её подарить их мне. Теперь у меня стало не две Машиных фотки (как было все 18 лет) а целых четыре. А если быть точнее, то у меня теперь стало шесть Машиных фотографий, потому что я ещё сфотографировал её в номере гостиницы. Хотя больших трудов мне стоило уговорить Машу сфотографироваться.

- Я очень плохо на фотографиях получаюсь – говорила она.

Время шло в любви и близости, и постепенно наше второе Стамбульское свидание стало подходить к концу. Наступил вечер третьего дня. Основную тему разговора откладывать больше было нельзя.

- Маша – сказал я – что бы я тебе сейчас не сказал, и как бы ты на это не прореагировала, но пообещай мне, что останешься со мной и на эту нашу последнюю ночь, хотя бы потому, что я это заслужил.

Маша в ответ кивнула головой.

Я стал собираться с силами для того, что бы сказать, что нам нужно поставить точку на нашем общении. Что так дольше продолжаться не может. Что мы ездим гусеничным трактором по Светиным нервам (что Маша и сама понимала). Но попрощаться с ней вновь, после того, как я нашёл её спустя 18 лет разлуки!!!! Я даже не могу описать здесь, как это было тяжело. А что же тогда? Какой может быть другой выход? И, немного поперхнувшись и испугавшись собственных мыслей, я сказал (делая большие паузы между словами):

- Я тебя очень люблю. Выходи за меня замуж.

На последнем слове слёзы навернулись мне на глаза, и если бы не всё было сказано, и надо бы было продолжить, то я точно бы не смог этого сделать. Дыхание моё перехватило, и говорить что-то дальше было невозможно. В доли секунды перед глазами промелькнули и Света, и мой сын Ваня, и всё, что я оставил в Москве. А также пролетели обрывочные сцены моих с Машей свиданий, девятнадцатилетней давности, её свадьба с Мишей и моя тогдашняя на неё обида. Вспомнилось и то, как я рассказывал Свете (когда только с ней познакомился) как любил я украинскую девочку Машу, и теперь в любовь больше не верю. И как Света сумела всё переиначить и разложить в моей душе.

- О, господи! – после небольшого молчания ответила Маша.

И тут стало ясно, что она тоже думала об этом. О том, что бы всё-таки, спустя 19 лет, связать свою дальнейшую судьбу со мной. Она немного потупила взгляд,  как бы собираясь с мыслями, и тихо и медленно сказала:

- Ну, нет. Это невозможно! Я не смогу опять всё начать заново.

Подумав ещё немного, она продолжила:

- Я не смогу дочку разлучить с папой. Она его очень любит. Конечно же, я работаю, а он с ней целыми днями возится. Я не смогу её с ним разлучить.

И, ещё помолчав и как бы опять собираясь с мыслями, добавила:

- Нет, нет. Я не смогу. Это будет предательство, по отношению к Славе.

В этом я с ней сразу же согласился и тихо ответил:

- Да, наверное.

Несомненно, её поступок был бы предательством, по отношению к Славе. А мой бы был предательством, по отношению к Свете. Да почему «был»? Давайте называть вещи своими именами. В тот момент я уже предал Свету, и я это осознавал. И я понимал Машу в том, что она не желала предавать Славу. Но, разве её поступок 18-тилетней давности не был предательством, по отношению ко мне? Разве имеет значение то, сколько по времени ты живёшь с человеком? И кто сказал, что отношение и чувства Славы к ней сейчас сильнее и серьёзнее, чем мои тогда? Кто их измерял? Обидно, что предавать можно только меня!

- Тогда давай прощаться – сказал я на это Маше – дальше так продолжаться не может.

Я рассказал ей про то, как тяжело Свете, не смотря на то, что она отпустила меня сюда снова.

- И ты бы смог бросить этого человека? – спросила меня Маша.

Этот вопрос я себе и сам задавал постоянно, и отвечал себе на него: «конечно же, нет». Как это всё тогда укладывалось в моей голове, я до сих пор объяснить не могу, хотя много раз пытался. Я тогда точно понимал, что не Свету не Ваню я оставить не смогу. Но и жить без Маши дальше мне тоже не хотелось. И терять её снова представлялось невозможным.

- Понимаешь – я стал пытаться объяснить ей происходящее в моей душе – понимаешь, я сейчас отчётливо чувствую, что люблю двух женщин. Я не знаю, кого я люблю больше. Я с ужасом для себя думаю, что неужели же я больше люблю тебя, раз делаю сейчас выбор в твою пользу?

- Да, ты бы хорошо смотрелся в гареме – засмеялась Маша.

Улыбнувшись на её шутку, я стал продолжать дальше. Я сказал, что всё это время жил в ожидании её sms-ок. Что звук телефона, получающего эту sms-ку, для меня стал наркотиком. И что теперь нам надо пообещать, не писать друг другу писем, как бы тяжело это не было.

- Я же должен теперь тебя дистанцировать -  сказал я.

- Ну, а если невмоготу будет, и очень захочется написать? Я вот с днём рождения тебя собиралась поздравить – ответила Маша.

- Ну, тогда только не пиши слов «любимый», «солнышко», «целую», а то сразу всё внутри переворачивается – сказал я.

- Тогда я не буду тебе писать и поздравлять тебя с днём рождения – подумав, сказала Маша – как же я смогу написать письмо любимому человеку без ласковых слов?

Мне захотелось тут же сказать: «Нет, нет. Обязательно напиши. Хотя бы с днём рождения поздравь!», но я сдержался, и продолжил:

- Тогда у меня есть к тебе одно требование.

Маша вопросительно посмотрела на меня.

- Вот ты писала мне, что сделаешь всё для того, что бы мне было хорошо – и я показал Маше эту её sms-ку.

- Всё, что в моих силах – уточнила Маша.

- Это в твоих силах – жёстко ответил я.

Маша замерла в ожидании. Я начал издалека:

- Мы 19 лет назад много друг другу обещали. Я сдержал все свои обещания, которые ты дала возможность мне сдержать.

Маша утвердительно кивнула головой. Я продолжил:

- Сдержи тогда ты, хотя бы одно, хотя бы через 19 лет – я сделал паузу – брось курить!

- Это невозможно …. – попыталась возразить Маша.

- Это не обсуждается – резко прервал её я -  брось курить!!!!!!!!!

Маша села и замолчала, видимо взвешивая свои силы и необходимость этого поступка. Я же добавил, что хочу, что бы это случилось до нового года. И что бы она написала мне об этом sms-кой.

- Пусть будет одна sms-ка «Я бросила», и всё – закончил я.

Эту последнюю ночь мы снова провели вместе. А на утро пришло время прощаться. Сделать это было также тяжело, как и в первый раз. Если не ещё тяжелее. Мы ещё раз пообещали ничего больше не писать друг другу. Но, в тоже время, пообещали не забывать друг друга никогда.

    Из гостиницы я вышел, как и в прошлый раз, в 12 часов дня. А самолёт мой был, как и в прошлый раз, около часа ночи. О, как же мне было хорошо в прошлый раз гулять по Стамбулу, после проведённого с Машей первого свидания. Я просто парил тогда на крыльях любви и мыслил только стихами. О, как же мне было плохо теперь, после второго свидания. Когда мы попрощались навсегда. Я чувствовал, что отрезал от себя огромный кусок, необходимый мне для жизни. И свежая рана больно кровоточила. В голове крутились строчки из песни Виктора Третьякова:

А если б я умел совмещать,

То давно б уже совмещал.

Но совмещать дальше было невозможно. Да и всё противилось этому. Как совмещать? Называть одну женщину – женой, а другую – любовницей? По отношению к Маше я не мог и не хотел применять это слово.

  Я снова, как и в прошлый раз, походил вокруг отеля. Съел два банана, которые остались от нашего застолья, и опять пошёл к морю. В этот раз там было значительно холоднее и противнее. Всё-таки декабрь стоял на дворе. Я вспомнил про голубую мечеть, и направился туда. Времени у меня было, хоть отбавляй, потому в такси не было никакой необходимости. Я пошёл пешком.

Дорогу до голубой мечети я нашёл почти наугад. Я же видел её тогда, когда ехал с Машей на такси, и запомнил местоположение. Я вошёл в большой двор этой мечети, попытался отключиться от мыслей о Маше. Точнее сказать, о том, что с ней пришлось вновь попрощаться, и теперь надо во что есть сил стараться ей не звонить и не писать. Но перестать об этом думать мне так и не удалось, потому поняв, что я сейчас всё равно не смогу оценить по достоинству любую красоту, я покинул двор голубой мечети и сел на лавочку напротив, оставшись один на один со своими мыслями. Один на один – это не значит, что я находился в безлюдном месте. Напротив, место было даже очень людное. Судя по всему, я оказался в районе главных достопримечательностей Стамбула. Напротив голубой мечети располагалось другое, не менее величественное здание, явно тоже представляющее интерес для туристов. Вот эти самые туристы и ходили мимо меня, то в одну, то в другую сторону. Группа японцев остановилась неподалёку, и стала фотографироваться на фоне этих зданий. Эти японцы то и дело бросали на меня косые взгляды из своих косых глаз. Видимо своим внешним видом я их очень удивлял. Скорее всего, что просто было видно со стороны, как мне плохо. Я то одевал, то снимал свою куртку. Погода стояла какая-то непонятная - ни тепло, ни холодно. И вот в куртке мне становилось жарко, а без куртки зябко. А может, меня просто бросало то в жар, то в холод. Посидев немного на этой лавочке, я окончательно для себя понял, что сейчас не смогу внимать красотам исторических и культурных построек Истамбула. Тогда я встал и пошёл наугад в сторону, противоположную той, откуда пришёл. Сначала мой путь пролегал по какой-то узкой извилистой улочке. По ней я долго шёл куда-то вниз, пока не оказался на широком проспекте, и не увидел перед собой тот самый мост, по которому мы переезжали с Машей на другой берег. Я решил пойти туда, что бы ещё раз очутиться там, где мы были вместе.

   На мосту было удивительно людно. Большое количество пешеходов по тротуарам с обеих сторон дороги спешили по своим делам. У начала и у конца этого моста были выходы из подземных переходов под проезжей частью. Ещё раз я отметил для себя то, что этот мост совсем не похож на тот, под которым могут проплавать морские корабли. Я даже поискал глазами петли, пока переходил по нему. Ведь если предположить, что он разводится, то должно же быть некое подобие петель и место стыка. Ничего похожего я там не заметил. Да и неширокое русло пролива ни как не ассоциировалось с моими представлениями о Босфоре. Позже (вернувшись домой) я нашёл в Интернете карту Стамбула и этот мост на ней. Оказалось, что это был не пролив Босфор, а небольшой залив под красивым названием «Бухта Золотой Рог».  Он отходит от пролива Босфор, так что, гуляя по берегу, было непонятно, где кончается Босфор, а где начинается Золотой Рог. Просто противоположный берег становился вдруг ближе и ближе. Мост же через сам пролив Босфор (тот, о котором мне рассказывал Андрюшкин) действительно есть. Но он находится дальше. Надо было просто ехать ещё вперёд, и мы бы тогда с Машей доехали бы до того моста, и попали бы по нему в Азию. Но для этого надо было знать английский или (что ещё лучше в данном случае) турецкий язык. Ну, или хотя бы иметь в руках карту Стамбула. Но ни карты, ни знаний языков у нас не было, поэтому в азиатскую часть города мы (как выяснилось позже) так и не попали. 

  Походив немного там, где несколько дней назад мы с Машей тщетно искали кафе, я вернулся обратно (пройдя всё по тому же мосту) и пошёл вдоль берега в сторону того места, которое стало для меня почти родным. Всю дорогу я шёл и разговаривал с Машей. Я ей о чём-то рассказывал, что-то доказывал, что-то объяснял, о чём-то вспоминал. Неожиданно для себя я выяснил, что я ещё очень многого не успел ей сказать. Я с трудом сдерживался от того, что бы не написать ей sms-ку. И умолял всех святых, что бы мне не написала она. Я с геракловой силой давил в себе чувство влечения к ней и боялся, что даже самая маленькая sms-очка с её стороны сведёт на нет все мои усилия в этом направлении. Не помню, сколько по времени я неторопливо шёл вдоль набережной, но мне на пути попалась пустая скамейка. Я сел на неё, потому что торопиться мне снова было некуда поняв, что никакие достопримечательности этого древнего города мне сейчас смотреть нет никакого смысла, так как в голове у меня была одна Маша. Погода немного разгулялась. Я убрал куртку в сумку, и продолжил свой разговор с любимой. Иногда я даже начинал разговаривать с ней вслух, и проходящие мимо прохожие оборачивались на меня. К счастью, место было безлюдное, и прохожие мимо проходили редко. Вдруг в моём кармане раздался сигнал о полученной на телефон sms-ке. Ещё несколько секунд назад я говорил про себя: «Хоть бы она ничего не написала». Но, как только раздался этот звук, в моей голове промелькнула мысль: «Неужели она!», которая в долю секунды переросла в надежду: «Ну, хоть бы она! Хоть бы ещё один разок это была она!».

Она! Не может быть! sms-ка была от Маши. Я едва ли не поцеловал экранчик своего телефона.

- (sms входящее) – я уже в аэропорту. Напишу в последний раз, и больше не буду. Бажаю щастя здоров'я і багато любові. Я больше не забуду тебя никогда, Дима.

Я не знал, что означает украинское слово «бажаю», но догадался, что переводится оно, как «желаю». Другие же слова украинской части письма в особом переводе не нуждались.

Конечно же, я тут же ей ответил. Я пожелал ей всего, что только на ум пришло, и написал, что весь день думаю о ней. Написал, что много раз хотел ей уже написать, но изо всех сил сдерживался. Маша мне ответила, что она тоже хотела мне написать, и вот не смогла сдержаться. Но это последнее письмо, и больше она писать не будет.

- (sms входящее) – Мы сможем. Ведь мы же сильные – заканчивалось её послание.

Настроение моё немного улучшилось, но совсем ненадолго. Я встал и медленно пошёл дальше вдоль набережной, находящейся от меня по левую руку. Справа же была линия метро. Это была не та линия метро, по которой я доехал в прошлый раз до аэропорта, но она тоже, почти всё время, шла по улице. Поэтому поворотов с набережной вправо почти не было. Но изредка они встречались, пролегая в маленькие арочки  под метролинией. В две такие арочки я, ради любопытства, повернул. В первый раз я попал в жилой квартал, напомнивший мне квартал города Тбилиси.  Ещё в детстве я был с отцом в Тбилиси, и запомнил такую картину. Двухэтажные дома, с большими балконами. Почти на всех балконах были люди, и сушилось бельё. Только улицы тогда в Тбилиси мне не казались такими узкими. Здесь же улочки были узкие и извилистые. Попадавшиеся мне по дороге люди и дети с ранцами (видимо возвращавшиеся из школы) смотрели на меня с недоумением, не ожидая в этом месте увидеть человека другой национальности. Я бы даже сказал не с недоумением, а с вопросительным недоверием. Мол, зачем это я вторгся в их монастырь со своим уставом, и чего вообще здесь делаю? Походив по этим улочкам (которые вели кругами) я вновь вышел из арки на набережную. Войдя во вторую арку, я увидел немного другую картину. Там находился целый квартал кафе, стоявших друг рядом с другом, по обе стороны дороги. Мне кажется, что там были кухни на любой вкус. Не понимаю, зачем надо было располагать все кафе в одном месте. Для создания нездоровой конкуренции, что ли? А мы с Машей несколько часов искали нечто похожее на кафе, но ничего не нашли. А ведь проехали совсем рядом от этого места, по набережной.

  Меня тут же стали зазывать горластые зазывалы из каждой двери, на смеси всех языков. И очень удивились, и даже не совсем добро посмотрели на меня, когда, пройдя мимо, я в результате покинул это место. Есть я совершенно не хотел, потому и поплёлся дальше по набережной. Я говорю «поплёлся» потому что шёл я всё медленнее и медленнее. Иногда вообще останавливался и долго стоял на одном месте, постоянно разговаривая про себя с Машей. Я даже угадывал её вероятные ответы на мои вопросы, и если был с ними не согласен, то начинал переубеждать её. Думал я также и о Свете. Я был уверен в том, что когда со мной рядом вновь окажется Света, то мне станет легче. Надеялся, что Света найдёт нужные для меня слова, которые помогут немного успокоиться. И когда я вспоминал о Свете, то тут же начинал напевать всё те же строчки:

Если б я умел обещать,

Я б такого наобещал.

А если б я хотел совмещать,

То давно б уже совмещал.

Через какое-то время я вновь оказался в знакомом до боли месте и, повернув направо, дошёл до нашего отеля. Там было всё, как прежде. Отовсюду зазывали всё купить. Много народу сновало во все возможные стороны. Я же пошёл в сторону уже знакомой мне станции метро. По дороге (ради любопытства) спустился в подземный переход. Там оказался торговый центр, наподобие того, как в Москве, под Манежной площадью. Только в Москве всё масштабнее и красочнее. И народу значительно больше. Здесь же покупателей не было вообще, и соскучившиеся по живому человеку продавцы жадно смотрели на меня.  Магазины я вообще терпеть не могу. Особенно вещевые. Я очень спокойно отношусь к тому, что называется «шмотки». И никогда не могу понять интереса, с которым люди рассматривают вещи в магазине, точно зная, что ничего не будут покупать (к   примеру, по причине отсутствия денег в кармане). Я знаю девушек, которые ходят в магазин, как на прогулку, или как в музей. Меня же подобное времяпрепровождение  не только никогда не занимало, а наоборот. Потому я тут же покинул этот подземный торговый центр и, спустившись в метро, поехал в аэропорт.

На одной станции поезд, который меня вёз, стоял почему-то очень долго. Потом что-то громко объявили по-турецки, и все пассажиры резко покинули свои вагоны. Посмотрев на схему, я увидел, что это станция пересадки, и с неё можно уехать по другой маленькой линии, в ненужном мне направлении. По всей видимости, объявили, что поезд пойдёт туда. Подумав так, я тоже вышел из вагона. Это была не обычная станция метро, с двумя платформами и путями по краям. Путей здесь было три, один из которых разрезал эту станцию посередине, на две половины. В Москве есть тоже станции с тремя путями. Например, станция «Полежаевская», или станция «Измайловский Парк» (которая теперь, почему-то, называется «Партизанская»). Поэтому данная архитектура меня не удивила, а напротив показалась мне логичной, раз здесь есть пересадка. Удивило меня следующее:

Через две-три минуты к противоположной платформе подошёл другой поезд. Снова что-то громко объявили на всю станцию. И весь народ побежал к тому поезду. При этом находившийся посередине станции третий путь препятствием не явился. Люди стали прыгать вниз на рельсы, и забираться на другую платформу. Для Московского метрополитена это картина просто невероятная. Потому, я воздержался от подобных действий, и дождался нужного поезда к той платформе, на которой находился.

В аэропорту я оказался очень рано, как и в прошлый раз. До начала регистрации на мой рейс оставалось много времени. И если и в прошлый раз мне было нелегко его скоротать, то сейчас оно мне показалось пыткой. Так медленно оно ещё не тянулось никогда прежде. Я пробовал читать книгу, но мне это не удавалось. Мысли о разлуке с Машей и о ждавшей меня в Москве Свете не давали мне сосредоточиться ни на чём. То и дело я понимал, что прочитал страницу, а думал в это время о другом. В итоге книгу пришлось отложить. Если бы не было опасности угодить в полицию, то, наверное, я закричал бы на весь аэропорт. Я сел и стал смотреть на часы, медленно приближающие час моего отлёта. Если честно, то надежда моя была только на Свету. Я думал, что только она теперь сможет вернуть мне моё душевное спокойствие. Ведь один раз ей это уже удалось. Ведь сделала она тогда, когда со мной познакомилась так, что бы я перестал страдать и думать о Маше. Понимая, что это эгоизм, я возлагал свои надежды только на неё.

Далее - глава 27 "Возвращение блудного ..."

КНИЖКА "Точка Невозврата" - начало

Часть 2 "В Самом Сердце Византийской Империи" - начало

Официальный сайт группы SOZVEZDIE - Вход