Глава 13 – «Несчастливая»

 (скачать несчастливую тринадцатую главу в Word, в zip архиве можно здесь)

 

   Есть такие фразы, которые врезаются в мозг на всю жизнь, которые помнишь с точностью до интонации. Может быть, так не у всех. Память у людей разная, и кто-то, быть может, всё забывает. Но у меня так. Есть фразы, которые я помню точно, как они были произнесены, спустя много лет. В этом моём повествовании есть несколько таких реплик-цитат, в точности которых я уверен на сто процентов. И эта фраза – одна из них. Я помню её настолько хорошо, как будто она была произнесена вчера. Я помню всё, что сопровождало её. Утренний предрассветный полумрак, который стоял в казарме. Мирное посапывание моих товарищей по службе. Лёша вошёл очень тихо, и никого не разбудил. Проснулся лишь один я, потому что Лёша спал прямо надо мной. Я чётко помню его голос, и интонацию, с которой он это произнёс:

- У Маши есть Миша, и она с ним спит.

Эту фразу я не забуду никогда. В моей голове всё разом перевернулось, и куда-то упало. Всё, что казалось естественным и не подлежало сомнениям и проверке, всё рассыпалось, а точнее – взорвалось внутри меня. До этого момента я совершенно чётко представлял себе свою дальнейшую жизнь. У меня не было никаких сомнений в том, что пройдёт она вместе с Машей. Что спустя несколько месяцев (после того, как окончится моя служба) я увезу её в Москву, и больше никогда с ней не расстанусь. Да ведь это же она, первая, влюбилась в меня! Это же она сделала так, что и я влюбился в неё всем своим сердцем. Это же она сказала, что хочет жить со мной, и другого варианта развития событий не видит. Её чувство ко мне я не подвергал никакому сомнению. Я любил, и слепо ей верил. И даже то, что она явно получала удовольствие от  лёгкого ухаживания за ней Никиты, ни чуть не уменьшало моей уверенности в её чувствах ко мне. До конца моей службы оставалось всё меньше и меньше времени. Тот день, когда бы мы смогли связать свою судьбу навсегда, был всё ближе и ближе. И я ждал его, как не ждал до этого ничего другого. И вот всё, в одну секунду, рухнуло.

   Я не издал ни звука. Сон мой сняло, как рукой. Лёша, к сказанному, ничего не добавил. И я его ни о чём не спросил. Услышанного мной было больше, чем достаточно. Я не стал его расспрашивать, что да как. Откуда он это знает? Что он видел и слышал? Это всё было вторично, и не имело уже никакого значения. Я и так понял, что видимо Галя и Лёша были в доме Машиных родителей не одни, как это преподносилось нам сначала. Видимо там была и сама Маша. А с ней некий, неизвестный мне, Миша.

Лёшины слова я не подверг сомнению. Я прекрасно понимал, что он не станет так шутить. И, коль уж он так сказал, значит, он имел очень веские на то аргументы.

До подъёма оставалось около часа. Но все рядовые события в этот день у меня смазались. Голова кружилась, от количества постоянно сменяющих друг друга мыслей. Бурное кипение в моей душе, периодически сменялось полным опустошением. Я не хотел и не мог, ни спать, ни есть, ни пить. Я не мог ничего делать, и не хотел ни с кем разговаривать. Я не хотел никому ничего объяснять. Я не хотел расспрашивать у Лёши что он знает, и что он видел. Я хотел только одного. Как человек, которого две недели не кормили, хочет взять в рот кусок мяса, так  я хотел пообщаться с Машей. Это единственное желание жгло меня изнутри во всех болевых точках. Я хотел посмотреть на неё, и поговорить с ней. И я стал продумывать, как мне это сделать.

   Но Маша избавила меня от рискованных поступков. Она приехала сама. Видимо чётко понимая, что Лёша донесёт до меня эту неожиданную новость, ближе к вечеру того же дня она появилась на пороге нашей казармы.

  Чувства, которые появлялись в моей душе каждый раз, когда я видел Машу, были примерно всегда одинаковые. Я уже несколько раз пытался их здесь описать, прибегая к помощи традиционных банальных эпитетов.  Но в этот раз это были совершенно другие чувства. Я смотрел на Машу скорее вопросительно, чем восклицательно. И мне стало казаться, что меня немного оставляет чувство уверенности в себе. Подобное ощущение позже иногда меня навещало. Это самое неприятное ощущение, которое мне приходилось испытывать. Но тогда это было со мной впервые. Не чувство страха. Нет. Как и всё живое на земле, я знал, что такое страх. А вот чувство, что тебя покидает уверенность в себе, было для меня отвратительно и неприятно новым.

  Да и у Маши, надо сказать, лицо было не таким, каким я привык его видеть в первые секунды наших свиданий. Глаза её не светились знакомым мне блеском. Губы изображали натянутую улыбку. Но она не выглядела ни виноватой, ни растерянной.  Скорее,  она выглядела внутренне подготовленной к диалогу, и к любому его финалу. Я молча пошёл в каптёрку. Маша вошла за мной, и я закрыл дверь.

- Это правда? – спросил я её – у тебя есть какой-то Миша?

Маша утвердительно кивнула головой.

При этом её кивке в моей душе не случилось ничего. Я и так уже понимал, что это правда, и был далёк от мысли, что Маша мне скажет что-то другое.

- Ты с ним переспала?

Маша опять кивнула головой, заменяя этим слово «Да».

- Ну, как же так? – продолжал спрашивать я – Как же так? Ты же столько мне говорила, что очень этого боишься. Мы с тобой столько провели ночей, и я, по твоей просьбе, всё время от этого воздерживался. И вдруг, с каким-то Мишей, сразу.

Я не буду здесь приводить её нелепых объяснений того, как и почему это случилось. Я не буду рассказывать того, что мне сказала Маша, потому, что это, во-первых – интимно для неё, а во-вторых – глупо, смешно и, по детски, нелепо. К тому же, в последствии оказалось неправдой. Скажу только то,  что когда я выслушал эти её объяснение, то понял, что мне абсолютно всё равно, как это произошло. А главное это то, что я чётко для себя почувствовал, что мне вообще всё равно, произошло это или нет. Ведь для меня изначально не имело значения – были ли у Маши мужчины до меня, или их не было. За это время я, конечно же, уже свыкся с той мыслью, что буду у неё первый и единственный. Но в этот момент я почувствовал, что совсем не это главное. И сразу же, внутри себя, простил Машу за этот поступок. И даже оправдал её для себя. Я нарисовал себе такую цепь событий, что этот некий Миша, полуобманным путём, завладел Машей. Потому, что примерно так она всё и объяснила. И что после этого Маша считает, что она должна быть с Мишей, а не со мной, думая, что я не смогу ей простить.

 В моей же голове всё быстро улеглось совершенно на другие полочки. Я понял, насколько эта постельная близость с другим человеком мелка по сравнению с перспективой потерять Машу навсегда. И я сказал ей, что за это я её прощаю.

   Видимо Маша не ожидала такой моей реакции, и не знала, как себя дальше вести. Она растерянно замолчала, странно улыбнувшись, и стала смотреть на меня. Я тоже смотрел на неё, выдерживая эту ненужную паузу. Мне стало казаться, что всё улажено. Что сейчас Маша попросит у меня прощения. Или не попросит – это не важно. Я же всё равно её простил. Что мы обнимемся. Маша скажет, что дороже меня у неё никого нет. И всё вернётся на круги своя. Но Маша продолжала молчать. Тогда заговорил я.

- Ты его любишь? – задал я главный вопрос, который должен был расставить все точки над i.

И Маша, не совсем уверенно, мне ответила:

- Да.

О! Как я ждал от неё другого ответа. Как я ждал, что она скажет мне «нет». Мне казалось, что это совершенно невозможно. Что совершенно невозможно то, что она полюбит другого мужчину. Её любовь ко мне представлялась настолько огромной и безграничной, что мысль о том, что в её сердце может найтись место ещё для кого-то, была абсурдной и  мной не допускалась. Как я ждал в тот момент от неё ответа – нет. Но, она сказала – Да.

  Вот тут-то во мне опять умерло всё. Пока я разговаривал с Машей, моё душевное неравновесие стало по чуть-чуть уравновешиваться. Я снова стал ощущать то, что она родной для меня человек.  Мне стало казаться нелепостью всё, что с ней произошло. И я стал надеяться, что сейчас всё и образумиться. Но это её «да» поставило на всех моих надеждах жирный красный крест. Я даже пошатнулся в сторону (хотя сидел), и в глазах у меня на мгновение помутнело. Какое-то время я смотрел не на Машу, а сквозь неё.

- Да откуда же он взялся, этот Миша? – как будто в отчаянии спросил я, не понимая, о чём  вообще можно в этой ситуации дальше говорить.

Маша же, как будто обрадовалась тому, что можно сменить тему, и стала рассказывать мне, как они с Иркой ехали в село. Как голосовали машину. И как он их подвёз. «Да – подумал я – у него ещё и машина есть. Куда мне до него». Тут надо сказать, что наличие своей машины в те времена было показателем хорошего достатка. В отличие от сегодняшнего дня мало кто мог похвастаться наличием своего автомобиля. Тем более в молодом возрасте. У моих родителей машины никогда не было. И у большинства моих друзей – тоже. А тут – машина. Дальше Маша рассказала, как в другой раз приехал этот Миша к её дому с букетом цветов.

- Вот – вдруг съязвила она – а ты мне цветов не дарил. Хотя я очень хотела.

И вдруг, как будто решив, что лучшая защита, это нападение, Маша продолжила меня обвинять. Неподаренные мною цветы стали первым пунктом обвинения. Было похоже на то, что она подготовилась к этому. Что она ожидала, что обвинять во всех земных грехах, буду её я. И что бы не быть полностью во всём виноватой, она собрала компромат на меня. И, не смотря на то, что все мои обвинения в её адрес свелись к фразе «как же так?», Маша стала выливать на меня следующее:

- Помнишь, когда мы прощались на автовокзале? – ехидно спросила она – Я тогда очень просила тебя написать мне. Мне не важно было – сколько. Хотя бы пару строчек. Просто, написал бы, что доехал. Я так ждала этого письма. А ты мне ничего не написал.

- Как не написал? – почти вскричал я – я написал тебе огромное письмо. Я писал его весь вечер. Там было столько тёплого…

 Но по улыбке Маши я понял, что можно не продолжать. Я увидел, что она не верит, и вряд ли сейчас поверит мне. И что доказать это я никак не смогу. У меня же не осталось копии того письма. Я вспомнил, как мы на почте нашли какой-то индекс в справочнике. Лучше бы мы тогда ничего не написали. Видимо мы что-то сделали неправильно, и моё письмо не дошло. А может его просто Маше не отдали. Ведь писал-то я на адрес общежития. Но письмо моё было утеряно навсегда. Как же мне тогда стало обидно.  Всё то, тёплое и выстраданное, что было в нём, не дошло до адресата. И узнаю я об этом через полгода. А все эти полгода я был уверен, что письмо моё было прочитано.  И я произнёс еле слышно, на выдохе но, не надеясь быть понятым.

- Я написал тебе тогда письмо.

Но Маша меня уже не слушала. Она сказала, что ей есть еще, что мне сказать. Но сейчас она об этом говорить не будет.  Что она напишет мне об этом письмо прямо сегодня вечером, и что я обязательно её пойму, и пойму как я виноват перед ней. После чего она резко встала и сказала, что ей надо идти. Я открыл дверь, и она ушла. Это был первый раз, когда я не пошёл провожать её даже до ворот части. Правильнее будет сказать не до ворот, а до закрытого капитаном на замок шлагбаума. Ведь никаких ворот у нас не было. Я остался стоять там, где стоял. Через несколько минут ко мне подошёл Малой.

- Дима - сказал он -  там, на горе, на опушке леса стоит красный «Москвич». Маша к нему пошла. Там, наверное, этот Миша сидит.

После этих его слов я, как в замедленном кино, наклонился и шагнул к выходу. Я поспешил туда, куда указал Малой, с каждой секундой ускоряя свой шаг, так что когда я был на границе части, то уже бежал. Я ещё не знал, что скажу этому Мише. Ударю ли я его сразу, или дам ему возможность что-то мне ответить.

Красный «Москвич» действительно стоял на горе. Я увидел его, когда вышел на поле. Тогда я побежал ещё быстрее. Расстояние, отделявшее меня от этого «Москвича» было достаточно велико. Но Маша вышла из казармы значительно раньше, и уже успела дойти до этого автомобиля, и сесть в него. Я понимал, что они с секунды на секунду тронутся, и ускорялся до нереальной для меня скорости. Как будто ноги мои были не в кирзовых сапогах, а в удобных спортивных кроссовках. Расстояние между мной и «Москвичом»  стремительно сокращалось, но……. я не успел. «Москвич» рванул с места и запылил по полевой дороге в сторону Малых Борок. Я не знаю, увидел ли меня тогда тот Миша, и увидела ли меня тогда Маша. Но поехали они быстро. Может быть, и не увидели. А может быть увидели, и испугались. И правильно испугались, потому что, остановившись и обернувшись назад, я увидел бегущих вслед за мной человек десять солдат. Помню точно, что среди них был Малой, Гоча, Мамед, Джафар. Кто ещё – не помню. Но человек десять было – это точно.

Конечно же, меня все стали тут же успокаивать. И продолжали успокаивать потом постоянно. Но успокаиваться я не собирался. Я ждал обещанного письма Маши, и оно не заставило себя долго ждать. Я не помню, сколько прошло дней. Все дни для меня стали пролетать, как в тумане. Сколько-то времени, видимо, прошло. Ведь письмо должно было дойти по почте. Хотя пришло оно достаточно быстро. Значит, Маша действительно написала мне его в тот же вечер. Это письмо содержало в себе третий пункт моего  обвинительного приговора.

«Дима, помнишь, как ты просил меня отправить письмо, написанное тобой какому-то твоему другу? – писала мне Маша - Ты ещё тогда сказал, что написал ему про меня. Ты прости меня, конечно, но я тогда прочитала это письмо. Я не права. Но я не смогла удержаться. Мне очень было интересно, что же ты про меня написал. И какого же было моё разочарование, когда я прочла, как ты характеризуешь меня своему другу, как не х…ую тёлку. Я представила себе, как мы приедем с тобой в Москву. Как ты будешь меня представлять своему другу, а он уже знает меня, как не х…ую тёлку»

Мне хотелось закричать - «Маша, как же ты не права!!!!» Я бросился писать ответ, но, написав два слова, я понял, что не смогу ждать, пока письмо дойдёт до Тернополя, и ответ (если таковой вообще будет) придёт назад. И вот, я уже бегу в ночи по, до боли знакомому, западноукраинскому полю, к не менее знакомой автобусной остановке. Это был первый и последний случай, когда я ушёл в самоход один. По всем понятиям элементарной безопасности в этот день сваливать из части было нельзя. Все офицеры были на месте. Все, включая капитана, были трезвы, как стекло. Вероятность того, что ночью в казарму придёт кто-нибудь с проверкой, была процентов девяносто девять. Но я об этом не думал. Мне необходимо было ответить Маше. Извиниться перед ней, и попытаться вернуть её к себе.

 Не помню, как я доехал до Тернополя, и как традиционно залез в общежитие, но Маши в комнате не было.

- Она у Вики и Гали Гукалюк – сказала мне Ульяна.

Я не хотел видеть ни Галю, ни Вику, и никого вообще, кроме Маши, и попросил Ульяну позвать её мне.  Ульяна откликнулась на мою просьбу, и ушла за Машей. Началось ожидание. Маша не шла достаточно долго. Ульяна тоже не возвращалась. Но в комнату вошла Галя. Не Галя Гукалюк, а та высокая девочка Галя, с которой я познакомился в первый день моего пребывания в общежитии. Вы помните её? Та, с которой Лёша хотел пройтись по Алма-Ате ещё до того, как он хотел пройтись по тому же маршруту с Галей Гукалюк.

Ульяна, по всей видимости, рассказала не только Маше о моём прибытии, и Галя вошла для того, что бы выразить свою солидарность со мной.

- Ну и что – сказала она – что ты написал, что она не х…ая тёлка? Я не знаю, что ей так не понравилось. Это же ты наоборот хорошо о ней сказал.

- Ну да, конечно – согласился я с Галей потому, что именно это я и хотел донести до Машиных ушей.

Сегодня я так не считаю. Мы настолько привыкли жить в грязи. Мы настолько привыкли вонять и кайфовать, как пел Юрий Лоза – «В навозной куче бранных слов», что нам кажется нормальной, естественной и необидной подобная характеристика любимой девушки. Я писал её Пупку, чётко понимая, что он не увидит в ней никакой отрицательной подоплёки. Это всё равно, нежели я бы написал – очень хорошая девушка. Мало того, я отлично понимал, что Пупок прочитал моё письмо, и благополучно забыл про это. И когда я стал бы его знакомить с Машей, то он и не вспомнил бы, что было написано в том письме. Мне казалось это настолько естественным, что мысли и опасения Маши были странны.  Но вот сегодня, думая об этом, я понимаю, что права была в этом случае Маша, а не я. Русский язык, который Владимир Маяковский выучил бы только за то, что им разговаривал Ленин, за неполное столетие после переворота, возглавляемого этим самым Лениным, опошлился до того, что в разговорной своей форме часто сузился до одного десятка нецензурных слов. И даже в тех случаях, когда речь идёт о любимых, о родителях, о …… да обо всём, без исключения.

 

Тысячи слов, самых разных оттенков,

Не заглушил в себе времени бег.

Жили они и в раю, и в застенках

Но всё, что можно опошлил наш век

 

Мир, создающий всё то, что разрушил.

Мир, разрушающий всё, что создал.

Римский наследник, из ситцевых кружев

Пошлость – сегодня твой новый Вандал.

 

Мир украшений, и мир разрушений

Мир на воде, на песке, на крови

Мир часто грязных, но умных решений

Так мало места осталось любви.

 

Слово «любовь» затаскали по барам.

Слово «семья» завалили в кровать.

Слово «отец» отдаёт перегаром.

Слово святое опошлено «мать».

 

Тысячи слов, самых разных оттенков,

Не заглушил в себе времени бег.

Жили они и в раю, и в застенках

Но всё, что можно опошлил наш век

 

Пошлость воюет без риска и страха

Сколько уже у неё в кулаке!

Мне же так хочется всё послать …..

И говорить на своём языке.

 

 Нет. Конечно же, не прав был я. Неужели же не нашлось в моём словарном запасе более красивых слов, что бы описать своему другу любимую девушку. А ведь я ещё претендую на то, что бы меня называли поэтом! Маша, конечно же, не должна была читать то письмо. Но, мне кажется, можно простить ей это детско-женское любопытство. Ведь я же сам сказал, что написал там про неё. Каждый должен понять и почувствовать, как ей было интересно узнать, что же я там написал. Какими красивыми словами обрисовал там её характер и внешность. А раскрыв письмо она наткнулась там на «нехуёвую тёлку». Представляю, как всё упало в её душе. Безусловно, я был не прав. И то, что я тогда это не понимал, не говорит в мою пользу. Брань, как и любая грязь, не делает нас чище. Бывают случаи, когда она усиливает подачу, и нецензурное слово невозможно заменить. Но эти случаи достаточно редки. В этом своём повествовании я прибегаю к ненормативной лексике только тогда, когда это цитата. И поменяв слово, измениться настроение этой самой цитаты, и смысл её вообще.

  Справедливости ради хочу сказать, что это буквально не единственное, в чём я вижу свою вину перед Машей. Если не считать того нелепого и смешного случая, когда я уронил её в грязь. Как не старался я позже придраться к себе, и к какому-то своему поступку, но не находил ничего, в чём бы я хоть капельку перед ней провинился тогда, кроме этого.

  Бытует мнение, что в любой ссоре виноваты обе стороны. Я же придерживаюсь того взгляда, что когда расстаются двое влюблённых, то виноват (как правило) кто-то один. Это как в автомобильной аварии (к примеру, при лобовом столкновении) виноват кто-то один. Второй участник ДТП страдает невиновно, но при этом значительно сильнее, вплоть до гибели. Потому, что он был не готов к столкновению. А виновный человек может отделаться легче. Если придраться, то косвенная вина на втором тоже есть. Она заключается в том, что он не был до конца внимателен, и не ждал подвоха со стороны встречного движения каждую секунду. Вот так же и когда ты влюблён, то не внимателен к каким-то фактам. Ты слепо веришь тому, кого любишь, и не ждёшь от него подвоха. Если в этом можно обвинить влюблённого человека – то он виноват. Мне же кажется, что обвинять в этом не стоит. Потому я и думаю, что когда рассыпаются отношения между юношей и девушкой, то виноват в этом кто-то один. Я не про те семьи, которые распадаются, прожив много лет. Там, конечно же, как правило, вина обоюдная. Не научились люди терпимости, вот и разваливается семья. Я говорю про недолгие отношения между юношей и девушкой.

Но вернёмся к описываемым событиям:

Я уже окончательно устал ждать, когда в дверь вошла Маша. По её виду было понятно, что она подготовилась к разговору со мной. Маша села, и я стал убеждать и переубеждать её. Стал извиняться за то своё письмо Пупку. Говорить, что этот самый Пупок точно уже забыл про то, что я ему тогда написал. Уверять, что я люблю её всей душой, и жить без неё не могу. Я не помню, что именно я тогда говорил. Какие именно доводы использовал. К каким эпитетам и сравнениям прибегал. Я думаю, что ничего нового я тогда не сказал. В таких ситуациях все говорят примерно одно и тоже. Но мне стало казаться, что Маша не совсем уверена в том, что действительно хочет расстаться со мной навсегда. В таких случаях почти все прибегают к помощи дешёвых театральных жестов. Особенно это свойственно людям в молодые годы. Я терпеть не могу эти неумелые и неотрепетированные театральные постановки. Театр страданий и отчаяния. Театр, так сказать, одного актёра и одного зрителя. Но тогда к подобному средству прибег и я. В один момент я почувствовал, что Маша колеблется, и надо совсем чуть-чуть её дожать. Но чем-то большим, чем просто слова. Я вскочил на ноги. Сказал, что жизнь без неё для меня теряет всякий смысл. И что, если она сейчас же не скажет, что я ей дороже всего на свете, то выпрыгну из окна. После этих слов я решительно пошёл к балкону. Этаж был высокий, и уцелеть при таком прыжке шансов не было. Всё описываемое мной длилось меньше минуты. Я шёл к балкону, и думал – «А что если не остановит? Ведь придётся же прыгнуть! Но ведь я точно не прыгну!». Я вышел на балкон, и подошёл к самому краю. Видимо, я всё это проделал достаточно убедительно, потому что Маша, с криком «не надо» рванулась за мной. Она буквально повисла на моей руке, и втянула меня назад в комнату.

  Вспоминая сейчас тот эпизод, я в сотый раз думаю, что, конечно же, я тогда бы не прыгнул вниз. Этот поступок ни к чему бы не привёл. Машу бы я себе не вернул, а горя бы в свою семью принёс не мало. Нет. Конечно же, я бы не прыгнул. Но вот что бы я делал в том случае, если бы она не побежала меня останавливать? Вот на этот вопрос я не знаю ответа. Поэтому лучше быть искреннее, и обходиться без подобных сценических постановок.

 На Машу же это действие, видимо, произвело большое впечатление. По крайней мере, подругам она об этом рассказала. Как-то в другой раз я приезжал в общежитие, и не застал там Машу вообще. Со мной стала разговаривать всё та же Галя, которая недоумевала по поводу Машиной реакции, на мою реплику в письме Пупку.

- Я бы хотела, что бы из-за меня кто-то мог вот так вот выпрыгнуть из окна – сказала мне Галя.

Тогда же, когда Маша втянула меня за руку обратно в свою комнату, то она (успокоившись) сказала:

- Ну, хорошо, я ещё раз подумаю.

Это было моей маленькой победой в тот день. На этом мы остановили наши переговоры, и легли спать.

В первый раз я лёг спать в этой комнате не на ту кровать, где лежала Маша.

 

 

Далее - глава 14 - "Остание Месяцы"

 

КНИЖКА "Точка Невозврата" - начало

Часть 1 "ПОЛИГОН" - начало

Официальный сайт группы SOZVEZDIE - Вход