Глава 11 – «Суровые армейские будни»

 (скачать одиннадцатую главу в Word, в zip архиве можно здесь)

   Хочу здесь оговориться, что из всех этапов моего жизненного пути я запоминаю только хорошие и весёлые моменты.  И только о них и рассказываю. Поэтому, прочтя это моё повествование, у вас может сложиться мнение, что на полигоне мы только тем и занимались, что пили, ходили в самоходы, флиртовали с девчонками и продавали дрова. Но, мне кажется, что будет очень скучно читать про то, как мы строились на построении и шли на работу. Как выполняли какие-то свои прямые обязанности, и как выясняли отношения с офицерами.

   На самом деле всё это, конечно же, тоже было. Свою непосредственную работу мы делали.

   Как уже упоминалось, к осени я попросил освободить меня от обязанностей водителя, и моё место за рулём «старого» ЗИЛа 157 занял Никита (а иногда – Малой). Одно из первых приключений Никиты, в этой должности, было – потеря кузова.

   Ещё как-то Весной Батя попросил меня дать ему проехаться за рулём. Я разрешил и сел рядом. Третьим с нами был Камиль. Батя доехал до леса, и даже въехал в лес. Где-то до десятого по счёту дерева он точно дотянул. Дальше же, он показал уникальное мастерство вождения и чутьё габаритов автомобиля. Он проехал мимо этого дерева на таком миллиметровом расстоянии, что Камиль инерционно прижался ко мне, дабы не остаться на том дереве. Но не подумал наш водитель ас, что кузов у ЗИЛа чуть больше кабины, и выступал с обеих сторон. В результате этот самый кузов благополучно остался лежать на земле. Капитана в этот момент в части не было, но к вечеру он должен был приехать. И вот мы, силами всех обитателей казармы, быстренько, на соплях, сколотили этот кузов, как будто ничего и не случилось. Поломанные балки, на которых он держался, мы усиливали тем, что попадалось под руки.

   И вот прошло полгода. Батя  давно уже ушёл на дембель, и находился в родных Черновцах. Про тот случай все забыли. И как-то Никита, вместе с капитаном Горбенко, повёз в село крестьянам очередное сено. Да на какой-то кочке кузов, вместе с сеном, у него и упал.

- Хреново вы кузов-то сколотили тогда – сказал мне Никита, приехав налегке.

Мы искренне над этим посмеялись, и новый кузов для «старой» машины было доверено сделать Стасу. У него, надо сказать, это получилось на славу.

 Я же, с осени, стал вместе с остальными заниматься обслуживанием полётов. Подготовкой мишеней, и разной другой ерундой. Мы даже танки, в конце концов, дотянули до полигона, и поставили под расстрел. Для этого из Чорткова приехали два трёхмостовых УРАЛа.

Вообще я был очень удивлён подготовкой наших советских боевых лётчиков. Чего только мы для них не делали. Мишени светлой краской красили. Зимой их еловым лапником обкладывали так, что слепой увидит. Ночью зажигали специально вкопанные рядом с мишенями банки с соляркой. Представляете – вот так во время войны, перед авианалётом на позиции противника, сначала бы прибегали в стан врага солдаты, и красили, белили, освещали всё то, по чему надо бомбить. Что бы, пилот не промахнулся. Но, самое смешное, что они всё равно промахивались. Привезённые под расстрел машины подолгу стояли возле казармы, потому что в них не было никакой надобности. Старые мишени чувствовали себя прекрасно. В них никто никогда не попадал. Пилоты сбрасывали бомбы куда угодно (в лес, в поле), только не туда, куда надо. Рассказывали, что однажды один лётчик ас умудрился попасть бабульке в огород.  Хотя село находилось километрах в пяти от того места, куда эта бомба должна была приземлиться. Забегая вперед скажу, что ситуация изменилась после февраля 89-го года. Когда из Афганистана вывели наши войска, то один авиаполк перебазировали в Чортков. Вот эти ребята стреляли метко. Все мишени нам расхреначили за одни полёты. Работы прибавили нешуточно. Да ещё выпендривались. Сбросят бомбу, поднимутся вверх, наклонятся набок, посмотрят – куда она попала, потом ещё какой-нибудь трюк сделают, и улетят восвояси.

Осенью же эти ребята ещё бомбили земли Афганистана, а мы красили мишени для тех, кто никак не мог в них попасть.

Ещё какую-нибудь работу постоянно придумывал капитан Горбенко. Видимо он решил, что раз все всё воруют из части, то надо что-нибудь украсть и в часть. Около Малых Борок клали новый асфальт.  И вот мы с капитаном, под покровом темноты, поехали туда, вооружившись лопатами, и накидали целый кузов асфальта. Так в нашей части появился плац, и асфальтовая дорожка от казармы к туалету.

В другой раз капитан решил сделать клумбы. Мы вкопали несколько покрышек, и посадили в них цветы. Знаете!!! Я уже много раз упоминал о том, что побывал в тех краях через двадцать лет. От нашей части осталось только одно воспоминание. Всё разрушено и растащено. Только заросший травой фундамент от казармы, да эстакада сохранились там. А на этом месте, где был полигон, на новых картах Украины, теперь значится заповедник. Но вот, клумбы те - целы, ребята. И цветы в них растут. Ирисы. Всё приходящее!!! А красота Вечна!!! Советская армия на Украине оказалась не навсегда. А красота – вечна!!!!

 Много ещё разной суразной и несуразной работы придумывал капитан Горбенко.  Хорошо, что хоть по плацу мы не маршировали, ибо не было на полигоне плаца нужного размера. Один раз нам, правда, пришлось продемонстрировать свою строевую подготовку. Когда на полигон прилетал Шапошников, то капитан решил показать ему, что его бойцы и строем ходить умеют. Навыки учебки забыты нами небыли. И пошли мы строем стройно (каламбур!).  Воодушевлённый этим капитан крикнул:

- Песню запевай!

- Группа крови на рукаве, мой порядковый номер на рукаве – грянули мы хором.

Никакой специально разученной строевой песни у нас не было. А, приехав из больницы с Машиным плеером и кассетой, я успел всех подсадить на группу Кино. Вот потому-то (к удивлению капитана) мы браво и запели сею песню:

- Не остаться в этой траве, не остаться в этой траве. Пожелай мне удачи. Пожелай мне …. Удачи!

    Когда же наступала плохая погода (а погода в тех местах была очень капризная, и мог недели на две зарядить дождь, размывающий всё вокруг) то полётов не было. В это время мы просто не знали, чем себя занять. Слонялись по территории части, да (в коротких промежутках между дождями) подтягивались на турнике. Как там было принято говорить – ходили и «хуем груши околачивали». Очень точная поговорка.

Кому, зачем я нужен?

Околотил все груши

Брожу, как волк

Как это надоело

Мне дайте лучше дело

Но чтоб был толк

Вновь под дождём без куртки

И музыка в желудке

Болит душа

И надоело очень

Месить ногами почву

С водой мешать

А чем приятен вечер?

Коленки там, где плечи

Спина дугой

Вчерашние мальчишки

Два дикаря на вышке

Вот там покой

Когда же дождь замолкнет?

Уж сапоги промокли

Теперь – беда.

Дожди и днём и ночью

Они залили почву

Кругом вода.

В поле в эти дни пройти было просто невозможно. Дорогу размывало так, что даже трёхмостовый ЗИЛ 157-ой застревал. В такие времена нам возил хлеб и почту один местный дедушка, на своей телеге. Он числился на полигоне каким-то работником, за небольшую зарплату. В самоход мы тоже не ходили. Во-первых, потому что было не дойти. А во-вторых, если бы мы и перешли бы это поле, то в Тернополь в солдатских сапогах и по уши в грязи не поедешь. А в село нам ходить надоело. Свадьбы осенью стали редки. А больше там делать было нечего. Это ещё Батя говорил: «Чего там, в этих Малых Борках, есть? Один фонарь у клуба!»

Когда конец? - скажите

Мне надоело жить так.

Куда идти?

В село, поверьте, глупо

Один фонарь у клуба

На всём пути

     В такие дни мы в основном сидели в «ленинской комнате», ушивали форму, делали свои дембельские альбомы, и смотрели телевизор. Наши познания в истории России нам повышал дебютный показ фильма «Гардемарины, вперёд!». Самая покатуха – это был первый мексиканский сериал, показанный по центральному телеканалу СССР, «Рабыня Изаура». Подолгу, и без слёз от смеха, на это действо смотреть было невозможно. Хотя Фусс даже умудрялся следить за сюжетом. Отдельное удовольствие мы получали от просмотров музыкальных передач по украинскому республиканскому телеканалу. Самое смешное было то, как объявляла девушка-диктор всем известных артистов, перед включением некого подобия видеоклипов: «А зарас  файну писню соспевает гарна спивачка София Ротару» или «Ансамбль Машина Часу и спивак Андрей Макаревич». Там же мы увидели Юру Шатунова и «Ласковый Май», так активно пропагандируемый  девочками тернопольского общежития. «Ансамбль Ласкавый Травень» - объявила уже полюбившаяся нам ведущая.

  Самая же наша любимая телепередача была – идущая вечером по пятницам программа «Взгляд». В окрестных  полях никакой перестройки заметно не было. Кроме одного – сахарный песок на Украине вдруг стал продаваться по талонам.

Где жизнь – самогон.

Где песок по талонам.

Я в город ходил, как в музей.

Для нас, детей Брежневского застоя, это наблюдать было странно и дико. Это уже потом талоны эти распространились на территорию всего Советского Союза, да и почти на все продукты питания. Но впервые они были введены именно тогда. И ни где-нибудь, а на Украине – республике, обладающей самыми плодородными землями, по сравнению со всем другим  пространством нашей необъятной родины. На этих землях разве что ананасы и бананы не росли. Но сахарная свёкла росла, это уж точно.

   Обо всех других  «достижениях»  перестройки мы узнавали из программы «Взгляд». Больше всего в ней нам нравились музыкальные номера. Всех будущих культовых российских рок-звёзд мы впервые увидели там. «Революция ты научила нас» - орал бородатый, ободранный, неопрятный, непричёсанный  и похожий на бомжа Юрий Шевчук. «Экспериментатор» - чеканил импозантный и припанкованый  Костя Кинчев, идя по каким-то подвалам. «Пантера» - взвизгивал Вадим Самойлов, ещё сильно худой и без своего брата Глеба. Частыми гостями программы «Взгляд» были: группа «Дети», с песней про «Три аккорда», и группа «Окно», с песней «Иван Ильич – участник перестройки».

- А у нас, в деревне Малые Сычи, все Иваны – Ильичи – доносилось из телевизора.

- Да! Так и до Владимира Ильича договориться можно – прокомментировал лейтенант Калинин.

И договорились. Малоизвестный рижский бард Виктор Третьяков, с гитарой наперевес, как-то с ехидством поведал нам с телеэкрана, что «Это Сталин принёс нам горе, а теория – непорочна!»

Но самыми частыми гостями в программе взгляд были худые, размалёванные, свердловские ребята – Бутусов, Умецкий, Могилевский.

- Илютис!!! Илютис показывают – звал нас Джафар.

В коротенькое слово «Илютис» он объединял сложное для его восприятие название «Наутилус Помпилиус».

«Скованные одной цепью, связанные одной целью» - доносилось с экрана телевизора.

Ни одного названия подпольных и полуподпольных рок групп, которые я слушал всё своё детство, и песни которых пели (в этом самом моём детстве) на каждом углу под гитары, произнесено с телеэкранов не было ни разу. Будто бы никогда и не существовало  всего того, на чём выросло моё поколение. Будто никогда  и не было  в природе групп «Воскресение», «Альфа», «Динамик», «Карнавал», «Примус», «Круиз», «Диалог», «Мозаика», Юрия Лозы и всего остального.

Зато Илютиса было хоть отбавляй!

- Илютис это хороший музыка – говорил Джафар.

Он к тому моменту научился достаточно сносно разговаривать по-русски. Да и другие обитатели полигона тоже. Понять можно было всех. Некоторые смешные ляпы, из-за различия языков, конечно же были. Так, например азербайджанцы вместо буквы «К» вначале слова упорно говорили букву «Ч».

- Чамиль, открой чаптёрку – обращался Гоча.

- Да не Чамиль я, а Камиль – возмущался Камиль уже не в первый раз.

-А почему вы вместо «К» всегда «Ч» говорите?  – поинтересовался Малой.

Выяснилось, что в азербайджанском языке нет буквы «К». А вместо неё, в начале слов,  употребляется буква «Ч».

- Так что же – не унимался Малой – у вас нет ни одного слова на «К»?

- Почему нет? – отвечал ему Джафар (он был самый грамотный из четырёх) – почему нет? Есть. Коммунизм. Комсомол.

Вот ведь, коммунисты! Даже букву в язык ввели. Не могли они допустить того, что бы их строй Чоммунизмом назывался.

 С Чоммунистическими идеями атеизма наши друзья азербайджанцы были, видимо, не знакомы. Сало поначалу не ели – Аллах не велит. Первопроходцем в этом деле был Мамед. Когда Ремису прислали посылку с великолепным литовским салом, домашнего приготовления, то Мамед не удержался и отрезал себе кусочек.

- Мамед, ведь нельзя же сало есть? Аллах не разрешает – тут же подколол его Малой.

- Аллах далеко. Он не видит – отвечал Мамед.

После чего Джафар стал громко кричать на него по-азербайджански.

- Чего кыркышь? – сказал ему Гоча, и тоже отрезал себе сало.

Хитрое выражение «Чего кыркышь?» в Гочиных устах означало «чего кричишь?».

Под  дембель сало ели уже все на полигоне. Аллах был далеко. Он не видел.

Некоторая музыкальная информация доходила до нас ещё и на аудиокассетах, присылаемых из дома. Больше всего нас поразили песни молодого харьковского парня Александра Чернецкого, и его «Группы Продлённого Дня». Эту кассету прислали из Алма-Аты Серёге Рембо. Написано на ней было   «Владимир Асмолов».  Дебютный альбом этого самого Владимира Асмолова и занимал 90 процентов её магнитной плёнки. «Вот и осень, и дождь в окно стучится. Вот и осень, и улетают птицы», как раз к сезону пел Владимир. И только в конце второй  стороны кассеты была какая-то дописка. Хриплый, местами срывающийся на истерику, голос орал «Эй, браток, пособи! Ещё разок, за землю нашу Русскую!». Запись была настолько плоха по качеству, что мы были уверены, что это всё тот же Владимир Асмолов, только с какого-то концерта, где он вошёл в раж, и стал орать, не совсем в ноту: «Россия, ты ли это? Россия, где твоя вера?».

  Уже после службы я пошёл в Москве в студию звукозаписи и купил кассету Владимира Асмолова, с тем самым альбомом. Какого же было моё разочарование, когда дописки (ради которой я и сделал эту покупку) на кассете не оказалось. И только спустя несколько лет, когда по телевизору показывали фильм «Оно», я услышал и увидел с телеэкрана знакомое «Россия, ты ли это?». В титрах этой картины я прочитал «Группа Продлённого Дня». А ещё позже я узнал, что парня (который это пел) зовут Александр Чернецкий. И на тот момент он был уже лидером, благополучно забытой всеми средствами массовой информации, группы «Разные Люди».

Поддавшись визуальной картинке раскрепощённых рокеров из программы «Взгляд», мы с Лёшей стали им подражать. Мы стали красить себе по-птичьи глаза, ставить вверх волосы, и делать фотосессии. Вместо гитар и микрофонов мы брали в руки швабры и лопаты. А ещё чаще, как дети, включали на полную громкость на раздолбанном советском магнитофоне какой-нибудь рокешник (западный или позднесоветский (AC\DC, Ария, Чёрный Кофе)) и делали вид, что играем на сцене. Иногда к нам присоединялся ещё и Проша. Так мы расслаблялись и отдыхали. Между собой называя это действо - «Мочить Рок».

Не кончилась дорога.

Чёрт с ней, развейся Лёха.

Замочим Рок!!!

Окончательно возомнив себя продвинутыми рокерами, мы (Я, Лёша, Проша, Никита и ещё несколько человек) решили вставить себе в уши серьги. Мне проткнули дырку девчонки в Тернопольском общежитии. Лешё, вроде бы, тоже. Они и подарили нам серебряные серёжки-колечки. Другие же ребята попротыкали друг другу уши прямо в казарме. И так, с серьгами в ушах, мы вышли утром на построение. Мы думали, что капитан не заметит. Но он заметил!!!!!!!!!! Его гнев описать трудно!!!!!

- Здесь вам не армия Махно – кричал он вне себя от ярости.

Пришлось поменять колечки на маленькие шпильки, выдернутые из расчёски-щётки.

А на грудь себе мы вешали металлические цепи, которые срывали, во время поездок в Чортков, с тамошних унитазов. Мы натирали их до блеска пастой гои, и они сверкали, как серебряные.

  Когда я насочинял небольшое количество песен, то мы с Лёшей решили создать рок-группу. Я уже писал, что Лёша неплохо стучал по барабанам. Назвали мы её «Старые Трусы». Правда, потом решили, что песни, которые я пишу, не совсем подходят под это название. И тогда я вспомнил другое – «Тринадцатое Созвездие». Это название как-то предлагал мне мой сосед и друг детства Здор (Дима Здоров). Так мы и решили назвать наш свежеобразованный коллектив. А раз есть группа, то должна быть и запись. И мы её сделали.

  Покоритель женских сердец - Фусс принёс из села кассетный магнитофон, со встроенным микрофоном. Он взял его на прокат у каких-то местных девчонок. Лёша наломал с деревьев палочки, для игры на барабанах.   Вместо самих барабанов мы использовали перевёрнутые кверху дном коробки из-под посылок.

-  А вместо бас-бочки что будет? – спросил Лёша.

- А без неё никак нельзя? – отколол я, не до конца понимая функцию этого большого барабана.

- Ты что? Без неё нельзя! Она основной ритм держит – сказал Лёша. Потом стукнул ногой об пол – Вот, я просто буду ногой об пол стучать.

Деревянный пол казармы издавал громкий и низкий звук от Лёшиного топанья. И мы начали. На кнопку записи нажимал Никита. Лёша барабанил. А я орал свои песни и бренчал на гитаре. Первые две струны на этой гитаре приказали долго жить уже давно. Вместо них мы натягивали телефонный провод. Он периодически рвался, но дефицита в нём не было. Такого провода у нас лежала целая катушка. Для ремонта обрывов  связи с вышкой.

Записано всё было, естественно, с первого дубля. И благодаря Проше эта запись жива до сих пор. Мы с Лёшей её позже послушали, и сказали, что там всё хреново, и нам это не нужно. А Проша её сохранил на память.

Проша тоже немного играл на гитаре, и тоже, бывало, рвал на ней телефонные провода.

- Небоскрёбы, Небоскрёбы, а я маленький такой – не мотивно запевал он.

- Проша! – обращался к нему Джафар – а ты азербайджанский музыка знаешь?

- А какой это такой, азербайджанский музыка? – ехидно подкалывал Джафара Малой.

- А такой какой – отвечал Джафар – Так падрук, так падрук, так падрук.

И он переворачивал гитару, и начинал стучать по её деке кавказские ритмы, приговаривая:

– Так падрук, так падрук, так падрук.

Вот так, в музыкальных экспериментах, проходила наша служба. Исключением, правда, были будни самого музыкального бойца – Нурумбета. Он решил закосить, что сошёл с ума. Упал в крапиву, и лежал там полдня. После чего его увезли в госпиталь. Последующая служба Рустама Нурумбетова протекала в таком графике: Его привозили на несколько дней на полигон, а потом опять увозили в госпиталь. И так до дембеля.

Возможно,  вина за такое его поведение частично лежит и на мне. Как-то я зашел в баню, и застал там Нурумбета за занятием онанизмом. Причём, дрочил он в тот самый ковшик, из которого мы мыли голову. Я был воспитан в Советской школе, где на уроках начального полового воспитания акты онанизма преподносились, как великое зло. Да и среди моих друзей это всегда считалось большим западло, и высмеивалось. Вот я и приложился несколько раз кулаками к его лицу. Да, хорошо так, приложился. Это один из тех поступков из моей жизни, за который мне стыдно.

  Что же касается нормального секса, то им на полигоне мог похвастаться, разве что, Камиль, благодаря наличию Лиды. А потом ещё и Никита, благодаря наличию жены Тараса Маши-Колобка. Один раз, правда, к нам пришли по полю две девки из Красне.

- А где Саша или Дима? – Спросили они.

- Какие Саша или Дима?

- Мы не знаем. Нам Оксана сказала.

Я сразу вспомнил Оксану из Красне. Она к тому времени уже успела выйти замуж. И, кстати говоря, мы с Лёшей были у неё на свадьбе. И ещё я понял, что Саша – это Кочет, а Дима – это я. Кочета, кроме меня на полигоне уже никто не знал. Я сказал девкам, что Дима – это я, а Саши здесь давно нет. После этого девки прошли в казарму. Голодные ребята буквально набросились на них. Одну сразу увели Никита и Квадратный в домик офицеров, и (с разрешения Вити Дутчака) провели там всю ночь втроём.

А другую стали зажимать в каптёрке. Но давать такому количеству нерусских мужиков она, видимо, была не готова. Потому отчаянно сопротивлялась. Если бы я ещё раз её встретил, то обязательно спросил бы – на что же она рассчитывала, когда шла в воинскую часть? Что там будут её ждать Саша и Дима?

Девка сопротивлялась долго. Насиловать её, слава богу, никто не собирался, потому силу никто не применял. В итоге ни у кого с ней так ничего и не получилось. На шум, как всегда,  пришёл Витя Дутчак (уступивший домик офицеров Никите, Квадратному и второй подруге) и куда-то увёл эту девушку от греха подальше. Наверно, единственный, кто не хотел тогда совокупиться с этой барышней, был я.

   Я уже писал, что был в тот момент настолько влюблён в Машу, что другие женщины перестали для меня существовать. Близости мне хотелось только с Машей. Встречался я с ней, довольно-таки, часто. То в селе, то в Тернополе. Иногда меня к ней отпускали. Но чаще я рисковал и убегал в самоход. Маша всё время говорила, что я не подарил ей ни одного цветочка. И что она очень хочет, что бы я, когда-нибудь, это сделал. Но, когда я был в больнице, то у меня не было ни копейки. А все последующие свидания были, либо ночью, либо в селе. Цветы купить было негде. А на поле осенью они уже не росли. Дровяные деньги у нас достаточно быстро кончились на польских рынках. Я очень переживал по этому поводу и думал, что придёт время, и я завалю Машу цветами.

- Я буду рок музыкантом – говорил я ей – я создам группу, и называться она будет «Тринадцатое Созвездие». Мы с Лёшей уже договорились. Он после дембеля в Москву переедет. И мы будем вместе играть.

Маша в ответ только улыбалась. Я думаю, что она не принимала это всерьёз.

Вокруг Маши, в то время, стал активно крутиться Никита. Маше, видимо, это нравилось. Потому что когда я один раз приехал в Тернополь и ждал Машу, то её подруга Галя спросила меня, странно улыбаясь:

- А что это там за Юра Никитин у вас такой есть?

Раз Маша рассказывала подругам про ухаживания Никиты, то значит, была довольна этим обстоятельством.  Я же очень сильно ревновал. Да и все вокруг не одобряли поведение Никиты. Лёша даже как-то нарисовал карикатуру на нас всех. На этой «картине» Никита стоял сзади Маши, сидящей на стуле. Я злился на Никиту, но сцен никаких не устраивал, и ничего не говорил ни Никите, ни Маше. Ведь прямых поводов для ревности она мне не давала. А Никита (на мой взгляд) и сам должен был понять, что так делать не надо.

Наступил новый 1989 год.  Он получился самым весёлым новым годом в моей жизни. На улице, правда, был небольшой плюс, и снега вообще не было. За то всё остальное было – и Дед Мороз (Малой), и Снегурочка (Лёша), и шампанское и роскошный стол.

Перед этим каждый написал домой, что бы ему прислали к новому году посылку с угощениями. Все эти угощения, плюс кое-что купленное в селе, оказалось на новогоднем столе. Иными словами – кухня всех народов СССР.

Женщины на нашем празднике тоже были. Без них и Новый год не Новый год. Кроме Лиды (она  сидела между Мужем и Камилем) Фусс пригласил ещё двух девчонок из Гусятина, с которыми недавно познакомился. Не хватало только Маши.  Я предлагал ей встретить новый год вместе с нами. Но она сказала, что родители её не отпустят. Но мне без неё веселиться не хотелось. И вот,  приблизительно в час ночи я уговорил Витю Дутчака поехать за ней в село. Мы зашли в хату.  Маши там не оказалось.  Нас встретили её родители – Петро Палыч и Ольга Васильевна, которая просила, что бы её называли просто Ольга. А в углу комнаты ещё молча сидела Машина бабушка, с очень глубокими и умными глазами. Петро Палыч тут же послал за Машей в клуб её двоюродного брата, и налил нам самогонки.

  Я не знаю, как надо правильно свататься, но вся наша дальнейшая беседа была, по сути дела, моё сватовство. А старший лейтенант Витя Дутчак был вместо свата.

- Я хочу женится на Маше – начал я.

- Да мы знаем – услышал я ответ Ольги Васильевны – а ты её не бросишь там, в Москве?

Я ответил им, что Машу я очень люблю, и не брошу её никогда.

- Вот боюсь я. Будут в селе говорить, что Маруся свекровь себе московскую захотела – переживала Ольга Васильевна, имея ввиду то, что будут думать, будто Маша вышла за меня замуж из-за московской прописки.

Я неуверенно пожимал плечами.

- Ну, да пусть говорят – на выдохе произнесла она.

- Пусть женятся, если любят друг друга – поддержал Петро Палыч – какая разница кто откуда. Я вот тоже не местный. Я из другого села. Мы сюда на танцы приехали. Что мне там своих девок не хватало? А вот нет! Увидел её и всё.

И он, улыбаясь, очень нежно посмотрел на Ольгу.

За это надо было выпить. Петро Палыч разлил и продолжил.

- Я был там, у вашей части. Я туда на тракторе приезжал.

В дверь вошла Маша. Если скажу, что она обрадовалась, меня увидев, то буду не совсем точен. Она уже знала, что я здесь сижу. Но лицо её было довольное. Моё же сердце, при виде её, всегда начинало биться чаще и как-то неровно.

 Мы ещё немного посидели, поговорили и вышли из хаты вместе с Машей. В часть с нами ехать ей родители не разрешили, но она (конечно же) с нами туда все равно поехала.

Теперь и для меня этот новый год стал настоящим праздников. Мы ели, пили, танцевали, а под утро отвезли Машу назад. Только ленивый в эту ночь с ней не сфотографировался. Ей тогда у нас очень понравилось. По крайней мере, она так сказала. А двоюродный брат (тот, что её позвал) всё это время убеждал Машиных родителей, что она в клубе.

Далее - глава 12 - "Галя и Вика"

КНИЖКА "Точка Невозврата" - начало

Часть 1 "ПОЛИГОН" - начало

Официальный сайт группы SOZVEZDIE - Вход