Глава 1 – «Начало»

(скачать первую главу в Word, в zip архиве можно здесь)

- Судзуки - сказал Проша, зайдя в казарму и подойдя ко мне – Катим в село. В части один Лысый, да и тот в задницу пьяный.

- А чего в селе то сейчас делать?  - подключился к разговору Лёша, стоявший неподалёку - Чего делать в селе? Сегодня четверг. Свадьбы нигде никакой нет.

- Так катим в Тернополь - ответил сразу им обоим я - катим в Тернополь. Отбой через 15 минут. На последний автобус  мы бегом успеваем. Катим?

Рядом нарисовался Малой.

- Катим - вставил он - Судзуки, я с тобой. Катим в Тернополь. Проша, ты с нами? Длинного я не спрашиваю. Он точно идёт.

- Катим - ответил на вопрос Малого Проша.

- Катим - кивнул Лёша (это именно его Малой назвал длинным). 

- Катим - поставил точку я.

Мы дождались отбоя. Хотя отбой был весьма условным потому, что почти все и так уже спали. Притащили шинели, и засунули их под одеяла наших коек. На тот невероятный случай если Лысый старлей всё-таки очнётся, и придёт проверить - все ли спят в казарме? А Лёше и этого делать не надо было. Он жил на вышке. Это где-то полтора километра от казармы в лес и в гору. Он взял трубку телефона. Этот телефон соединял казарму и вышку. Соединяющий провод был, просто, протянут по веткам деревьев, и периодически обрывался то там, то тут.  Тогда Лёша или Рембо  с фонарём или с факелом, шли в темноте искать этот обрыв, чтобы не оказаться совсем оторванными от жизни.

- Надо Рембо позвонить - сказал Лёша, и уже в трубку – Серёга, я не приду сегодня. Мы в Тернополь сваливаем. Да, ладно, не ссы. К подъёму точно будем - И, положив трубку, прошептал – Катим!

Мы вышли из казармы. На улице была тёмная, осенняя, украинская ночь. С непривычки она казалась ещё темней. Луны и звёзд за тучами не было видно. Казалось, что если вытянешь руку вперёд – то и собственной кисти не увидишь. Но, при этом, было не холодно. На нас, поверх х/б, были одеты, очень удобные и тёплые, лётные куртки.

Мы, почти бегом, пересекли расстояние от казармы до туалета, нырнули сквозь кусты и деревья, стоящие за туалетом, и создававшие собой естественную ограду нашей воинской части,  и оказались на поле. Поле было давно уже скошено. Земля была сухая, и ноги не проваливались. Поэтому мы не пошли по дороге, которая делала небольшой крюк, поднимаясь на гору, по опушке леса, а уже оттуда поворачивая в село. Мы пошли по полю напрямик. То, что было ни хрена не видно, нас никак не останавливало. Мы могли бы дойти до села вслепую, с закрытыми глазами. Постепенно глаза стали привыкать к темноте. Стало видно дорогу, на которую мы снова вышли, мост через арык, и огни села вдалеке. Лёша и Проша шли сзади, и не громко разговаривали о своём. Я даже не слышал, о чём они говорили. Малой был чуть впереди них и, вклиниваясь в их разговор, что-то периодически выкрикивал. Я же шёл впереди всех. Идти надо было быстро. До села больше двух километров, и километра два ещё по селу. Мы могли не успеть на последний автобус. Поэтому я задавал темп. Я ускорял, и без того быстрый шаг. Вероятность опоздания на автобус я хотел сократить до нуля. Мои мысли были уже в Тернополе. Моё сердце рвалось в Тернополь. Мои ноги ускорялись сами. Ведь в Тернополе была Маша.

С Машей я познакомился за несколько месяцев до этого.  Это было достаточно интересное и романтическое знакомство, поэтому я расскажу о нём отдельно. Но сначала я расскажу о том, где я вообще в то время находился, как туда попал, и что там делал. И так – начнём с самого начала:

 В Советскую Армию меня призвали в июне 1987 года. Весенний призыв уже подходил к концу. Я получил водительские права в школе ДОСААФ, куда был послан на обучение от военкомата, отгулял громкие и пьяные проводы  и, как и все Москвичи, оказался на Угрешке. Угрешкой в народе называли сборный пункт, находящийся на улице Угрешская,  что в районе Южного Порта. Забрали меня оттуда на следующий день. Так называемый покупатель (офицер, приехавший из части за новобранцами) сказал, что служить мы будем в Авиации. И сейчас едем в Хабаровск. Надо сказать, что географию своей страны я знал достаточно хорошо, потому и поставил его слова под сомнение, когда нас привезли на Киевский вокзал. Куда-куда, но точно не в Хабаровск можно с него уехать. Так и оказалось. На следующий день сошли мы на перроне маленького западноукраинского городка, Ровенской области, под, само за себя говорящим, названием – Острог. Там-то я и узнал, что такое все тяготы и лишения воинской службы. Там находилась учебка, в которой я, как военный водитель, должен был пройти несколько марш бросков, за рулём автомобиля. В течение месяца я занимался чем угодно, только не этим. В основном мы маршировали на плацу. Я не знаю, сколько времени в сутки я маршировал, но у меня создавалось ощущение, что все двадцать четыре часа. Но, видимо, меньше, раз мы успевали ещё есть и спать. Там я научился взлетать на подъёме за 45 секунд. Но, что бы наверняка успеть, мы просыпались за 15 минут до подъёма, одевались, и ложились спать в одежде. При команде «подъём» нужно было только быстро впрыгнуть в заранее приготовленные сапоги. Их приготовление заключалось в том, что расправленные портянки лежали на них сверху, свисая своими концами от мыса сапога, к каблуку. Так что, когда ты влетаешь в сапоги, то твоя нога автоматически оказывается и в портянке. Ни о каком правильном заматывании этой, крайне неудобной, штуки на ногу, речи не шло.  К слову сказать, я так и не научился заматывать портянки за все два года службы. Но об этом позже.

Сержант, командовавший нашим отделением от подъёма до отбоя, мне казался очень взрослым человеком. Ещё бы – он же был с усами. А у меня тогда усы вообще толком не росли. Я и не задумывался над тем, что сержант этот всего на год старше всех нас. Он нам всем казался таким солидным и авторитетным дядькой.

Месяц, проведенный в аду, под названием «Учебка», прошёл, как год. Я с ужасом думал о том, что мне надо будет провести в этой ужасной армии ещё двадцать три таких месяца. Меня постоянно не покидало чувство голода,  т.к. то, чем нас там кормили, едой назвать было нельзя. Да и ещё надо было успеть поесть, пока ел сержант. Потому, что как только он доедал, то громко выкрикивал «Отделение, закончить приём пищи, строиться на плацу». А наперегонки в еде с ним играть было трудно. У него всегда была фора, потому, что есть он начинал значительно раньше нас. Он уже принимал эту самую пищу, пока мы (по командам другого сержанта) многократно исполняли команды «Сесть, встать, сесть, встать, сесть, встать».  Я не знал, вся ли советская армия была такой ужасной и бессмысленной (ибо смысла в том, чем мы там занимались, найти было трудно), но по учебке ходили слухи, что в частях значительно лучше. И каждый, из находившихся там, рядом со мной, мечтал скорее попасть в какую-нибудь часть. Я этим проникся, и тоже хотел скорее в часть, думая, что хуже быть всё равно не может. Может быть – либо так же, либо лучше. Пробыть в учебке я  должен был, толи три месяца, толи полгода. Но всё закончилось значительно быстрее.

В один день нас подозвали к беседке для перекуров, и какой-то незнакомый офицер спросил – «кто из больших городов?» Подняло руку несколько человек, в том числе и я, ибо города, больше чем Москва, в нашей стране я не знаю. Оказалось, что этот офицер приехал из Львова, где находился штаб дивизии. И туда нужно было привезти несколько молодых водителей, с опытом вождения в больших городах, для того, что бы возить на «волгах» каких-то значимых офицеров. В том числе и командующего округом, Генерал майора Шапошникова (да простит меня Шапошников, если за давностью лет я забыл, в каком он был звании, мне кажется, что генерал майор).  И вот – я еду во Львов. Ещё бы! У меня же «огромный опыт вождения» в Москве. А какой именно опыт, в Учебке так никто и не проверил.

На самом же деле машину я не умел водить вообще. В детстве я ездил только на такси, и то крайне редко. Чаще на автобусах, троллейбусах, трамваях и метро. Своей машины у моих родителей не было. А в автошколе меня научить просто не успели. Нам сказали, что бы мы не переживали особенно. Что советской армии водители нужны, и поэтому мы все сдадим на права. Нас же от военкоматов послали учиться. Поэтому, вместо необходимых часов вождения, я сел за руль машины три раза. Один раз меня научили трогаться. Другой раз я, с сумасшедшими глазами, пригнал машину из автопарка. А третий раз наоборот её туда отогнал. После чего – долго и упорно её мыл. Причём – всю (включая мосты).

Вот с таким колоссальным опытом вождения я и приехал во Львов, в штаб округа, генералов возить. Место, куда я попал, называлось «Скнилов». Там и находился военный аэродром, а рядом - наша часть. Нас привели в автопарк, где нашему появлению обрадовались все, находившиеся там, старослужащие солдаты. Ура!!! Теперь будет кому в парке подметать!!!

- Вешайтесь, духи – доносился со всех сторон гостеприимный приветственный крик.

Обед в столовой вообще привёл меня в шок. Оказывается, в армии кормят!!! И кормят не плохо!!! Наваристый суп, молодая тушёная картошка, и т.д. и т.п.  Вот, что значит штаб округа – подумал я. И куда интересно девались все эти продукты в учебке? Или солдатский паёк везде разный? Вряд ли.

Первый день моего пребывания во Львове подходил к концу. И вот – долгожданное построение, и ….. – отбой! Ура! Теперь можно спокойно поспать после дороги и новых впечатлений от новой части. Все легли по своим двухъярусным  койкам. Дежурный по роте офицер потушил свет, и покинул помещение казармы. Его, видимо, ждала любимая жена. А может быть любовница. Я уж не знаю, с кем он проводил свои ночи тогда, когда должен был находиться здесь,  в казарме. Так или иначе, но кроме, стоящего на тумбочке, дневального, бодрствующих людей в помещении не осталось. Комнату, где мы спали, называли почему-то – кубрик (как на флоте). И вот, в этом самом кубрике, на втором этаже двухъярусной кровати, я, наконец-то, сладко и спокойно уснул. Безо всяких многочисленных подъёмов и отбоев, как это было в учебке.

Судя по всему, проспал я минут пятнадцать или двадцать. Как вдруг меня разбудила, не знакомая мне, до этого момента, команда – «Духи, подъём! Строиться на проходе! Грудь к осмотру!».   Выполнить эту команду самостоятельно я не успел потому, что был сброшен со своей кровати чьей-то сильной рукой, и через мгновение оказался в строю, так называемых «духов». Тех самых, с которыми вместе я сегодня приехал сюда на поезде. Босиком. В майке и в нелепых армейских трусах. После очередной команды «Грудь к осмотру», мы все получили по серии ударов в эту самую  грудь, для профилактики. Так!!! Служба началась!!! Так вот что такое эта самая дедовщина!!! Теперь я знаю о ней не понаслышке!!!

Жёсткая рука дедовщины контролировала меня в этом самом Скнилове 24 часа в сутки. Днём в нашу обязанность (в обязанность «молодых») входило – уборка парка и близлежащей территории. Убирали мы её постоянно. Пачкаться она, с такой скоростью, не успевала. Все дежурства (в парке, в казарме дневальным, в столовой) были тоже уделом только молодых. Но главное начиналось ночью. И если в учебке я целый день ждал – когда же начнётся ночь. То во Львове я с ужасом думал о её приближении. «Москвич – сообщили мне сразу – ты будешь летать вдвойне», очевидно надеясь меня этим обрадовать.  Но я бы не сказал, что «летал» я больше других. Нет. Все «летали» одинаково. Я научился филигранному вождению табуретки под кроватью, многократному исполнению команды «сесть – встать», а в заключении ещё и «упал – отжался», и ещё многим, необходимым для жизни, навыкам. Главное наказание за провинности – было «Грудь к осмотру». Эта сексуальная фраза звучала не в Голландском публичном доме. Она звучала в военном городке Скнилов. Причём – повсюду. Наиболее больной удар был по пуговице, когда она ножкой своей вонзалась в, уже и так, синюю грудь. Причём, ножку эту заранее загибать было нельзя. Это было самое страшное преступление. Не смотря на это – мы её загибали. Риск – благородное дело. По незнанию «законов» я совершил ещё одно страшное преступление. Когда ночью я дежурил в автопарке, то в будке дневального я написал «ДМБ 89». Нет, не подумайте, что я испортил чистую девственную стену. Нет. Эта стена была вся исписана такими же надписями: «ДМБ 85», «ДМБ 86», «ДМБ 87», «ДМБ 88». Именно поэтому я и оставил свою – «ДМБ 89». Откуда же я знал, что такая надпись не может в принципе появиться в природе в 87-м году». Что я, просто не имею ещё никакого права «считать дни до дембеля». К слову сказать – я их и не считал. И вот – началась очередная ночь:

Уже давно уснуло всё в природе

Асфальт от пыли отмывает дождь

При тусклом свете я стою в проходе

И, от чего-то, ноги сводит дрожь

Спит гарнизон, спит Скнилов, Львов не дышит

В нём жизнь начнётся завтра, а пока

Горит ночник, и лишь одно я вижу

Кулак, перед глазами, черпака

А где-то там, за стенами казармы

Огромный город погрузился в ночь

Лишь в тишине звучит аккорд гитарный

Один романтик наплевал на дождь.

И я любил петь песни, про вершины

Топтать бульвары, не жалея ног

Сигнал даёт пожарная машина

Дневальный парка вставил ключ в замок

А у меня слипаются ресницы

А завтра снова заступать в наряд

Лишь слабый свет по кубрику струится

А рядом друг – такой же дух, как я

Плечом к плечу я с ним стою в проходе

А ухо ловит стоны и мольбы

В казарме нет дежурного по роте

Здесь  только я получаю удары армейской судьбы

В грудную клетку.

В эту ночь мне особенно не повезло. «Кто в будке дневального по парку ДМБ 89 написал?» - был первый вопрос, прозвучавший перед нашим полуголым строем. Я вышел вперёд. «Москвич» - крикнул радостно Будулай. И тут понеслось…. Наиболее усердствовал этот самый Будулай. Я не помню его настоящего имени. А, возможно, я и не знал его вообще. Звали его все Будулаем.  Был он настоящим цыганом. Не знаю, из какого табора его забрали, и зачем забрали. Лучше бы он там продолжал кочевать. Более гнилого человека, за время своей службы, я не встречал.

Был такой случай, что мы днём договорились взбунтоваться. Не вставать по команде «Духи подъём», всем. А если начнут «настаивать» - то драться. Один парень (я не помню, как его зовут) написал об этом в письме, толи другу, толи брату. Но письмо адресату не попало. Оно, почему-то, попало в руки Будулаю. И никто, из его друзей, не задал ему вопрос: «Какого хрена он чужие письма читает?». Вопрос был задан нам: «Как это мы дерзнули на такое?». Опустив детали, скажу, что революция наша не состоялась. Она была подавлена ещё до того, как началась.

Я не знаю, что надо сделать для того, что бы исчезло такое явление, как «дедовщина»? Скажу одно – когда мы разговаривали днём, обсуждая то, что с нами происходит, то один парень, по фамилии Егоров, сказал…. Я не помню сейчас, как его зовут. Помню, что был он из Твери. А точнее – из Калинина, ибо Тверь в ту пору носила это светлое имя (точнее фамилию) всенародного старосты. Вроде бы Мишей его звали. Не помню точно. Но сказал он следующее – «Вот вырасту, выучусь, куплю тысячу новых курток для папы Карло». А точнее – «Вот когда я буду дедом, то я никогда пальцем не трону молодого, что бы тот не делал».

Где-то спустя полтора года, когда я уже был тем самым старослужащим, к нам на полигон (где я тогда служил) приехала машина из Скнилова. За рулём был молодой солдат. Не помню, что он нам привёз, но парня оставили ночевать у нас, что бы в ночь назад не ехать.  За ужином я и выяснил, что служил он как раз в той самой автороте, где за полтора года до этого служил я. Я обрадовался. Передал привет ребятам. Спросил у него – как так у них с дедовщиной? Кто особенно зверствует? «Да вот, Егоров особенно отличается - ответил мне этот парень – просто садист какой-то». Я написал записку Егорову, мол – что же ты творишь? И передал её ему через этого молодого бойца. Думаю, что до адресата она не попала.

Имена и фамилии других ребят, что проходили со мной проверку дедовщиной на прочность в Скнилове, я не помню. Помню одного. Звали его Сергей Буц. По фамилии и месту рождения было понятно, какой он был национальности. Родом он был из Одессы. Очень мягкий и милый паренёк. Так что, ходящие по советскому союзу слухи, что евреев в армию не забирают, что они откупаются, или что-то типа того, я могу опровергнуть. Я много встречал евреев, за два года. Как правило – это были очень хорошие ребята. И, как правило, они становились моими друзьями. Одним из них и был Буц. Его фамилия очень нравилась Будулаю.

- Как фамилия – выкрикивал он, перед послеотбойным строем.

- Буц – Говорил Сергей

- Где поймают, там ебуц – Радостно вещал Будулай, и заставлял Серёгу повторять эту, весёлую на его взгляд, шутку – Где поймают, там ебуц.

И дух Буц повторял эту весёлую шутку черпака Будулая. Для непросвещённого читателя я поясню значение этих терминов. Солдат, не отслуживший полгода, назывался – «Дух». Через полгода службы, когда выходил очередной приказ Министра Обороны СССР о новом призыве и увольнении, этого духа били по заднице шесть раз ремнём, и он становился «Слоном». Никаких корректив, кроме смены названия, в его жизнь это не вносило. Коррективы могли внести только новые духи, прибывшие в его часть, и взвалившие на свои плечи все трудовые и ночнополетные повинности. Спустя ещё полгода, в момент нового приказа, этому бедному «слону» били по заднице уже 12 раз ремнём (а в некоторых частях – черпаком), и он становился этим самым «черпаком». Вот это было уже круто! «Черпак» - это старослужащий. И вновь прибывшие «духи» - это его духи. Это он мог их гонять. И никто ему не мог это запретить. Мало того – черпак мог ушиться. Армейскую форму шили такую, что без слёз на неё было взглянуть нельзя. Какие там девчонки в увольнении? Маме стыдно было фотографию послать. А черпак сразу становился Юдашкиным,  Зайцевым или Карденом. Он становился модельером своей формы. Он её раскраивал, перешивал и ушивал. К слову сказать – тогда в моде были узкие брюки. И армейскую форму ушивали, дальше некуда. Не то, что бежать полосу препятствий. Присесть было трудно. Кроме того, Черпак получал право расстегнуть крючок воротника, и верхнюю пуговицу. А (что самое главное) – опустить ремень на яйца. А некоторые умудрялись даже ниже. Да и ремень можно было носить не жёсткий «деревянный», какой всем выдавали, а удобный, мягкий, кожаный, офицерский. А у кого не получалось нарыть себе такой ремень, те расслаивали свой. Состоял он из многих слоёв, и был почти несгибаемым. Так вот – из этих слоёв оставлялся один, максимум два, слоя, и ремень становился мягким.

«Слоёный ремень, обивая колени, висел на ушитом ПэШа».

Спустя ещё полгода «черпак» становился «дедом». В «деды» тоже «переводили». Тоже били по заднице. Но только ниткой. А на попку клали несколько подушечек. Чтобы «дедушке» было не больно. Но «дедушка» кричал от боли потому, что злой «дух» слишком больно хлестал его ниткой. И последняя ипостась, которая поджидала военнослужащего Советской Армии, спустя ещё полгода, называлась – «Дембель». Дембель обладал завидным правом посылать всех (включая прапорщиков и офицеров) на хрен, ничего не делать, пить с утра до вечера, и ждать – когда же его отпустят домой. В таких ожиданиях и проходили последние два – три месяца службы.

И Дембеля и Деды и Черпаки не вскакивали на подъёме. А иногда и вообще не вставали целый день. И очень любили слушать на ночь «сказку», которую им читали духи. Эту сказку должен был знать каждый дух. Я слышал позже несколько её вариантов. По Скнилову же  ходил такой:

Масло съели – день прошёл

Старшина домой ушёл

Дембель стал на день короче

Спи старик, спокойной ночи

Пусть приснится дом у речки

Баба голая на печке

Море пива, водки таз

И Язова приказ

Об увольнении в запас.

Из этой сказки становится понятно, что министром обороны в те годы был, будущий ПУТЧист – товарищ Язов. Он то и подписывал те самые приказы, по которым (как по команде) по всей стране били по жопе черпаками, ремнями, нитками, и, может быть, ещё чем-то. И я, позже, это всё прошёл.

Я тоже, как все, черпаком назывался.

Слоном назывался, как все

Прошёл этот путь, от учебки до деда

И ниткой прошёл, и ремнём

Но это всё было потом. Пока же я был самым обыкновенным «духом».

И, постольку, поскольку всеми ночами мы «летали», то днём спать хотелось невыносимо.  Главное было незаметно улизнуть от черпаков и дедов, и где-нибудь поспать. Мест таких было несколько. Самое безопасное – в конце взлётной полосы аэродрома. Там трава была, выше человеческого роста. Туда мы и прятались. Мы падали в траву и молниеносно засыпали, не обращая внимание на взлетающие, над нашей головой, самолёты, которые прямо рядом с нами отрывались от земли, и с безумным грохотом уносились в небеса Прикарпатья. К этому грохоту мы, в принципе, были уже привычные. Ибо слышно его было повсюду. А взлетали они непосредственно за окном казармы, где мирно спали солдаты.

Второе место было на крыше овощесклада. Овощесклад находился в какой-то землянке. А на её крыше росла тоже очень высокая трава. Это место я «запалил» во всех смыслах этого слова. Я, как-то, проснулся там. Рядом со мной спало ещё несколько человек.  Я присел, и начал будить остальных. Долго нельзя было пропадать. Наше отсутствие могли заметить. У меня в кармане были спички. Не пойму, зачем они у меня были? Ведь я никогда не курил. Но, так или иначе, я, от нечего делать, поджёг травинку, рядом с собой. Вокруг была сухая, высокая трава. В секунду огонь охватил её с такой силой, что бороться с ним стало почти бесполезно. Притом, оставаясь незамеченными для всех. Поэтому мы вскочили и убежали оттуда. Благо пожарная машина была рядом.  Она стояла в том же автопарке, который мы, с утра до вечера, подметали. Она и спасла положение.

Вообще – моя нездоровая тяга к огню подводила меня несколько раз. К примеру, в тот раз, когда я написал «ДМБ 89», на будке дневального, меня заставили, на следующий день, покрасить всю эту будку. Краска была очень густая, и я размешал её с бензином. А остаток вылил в курилку. Курилка – это была такая беседка, где по периметру стояли лавочки, а посередине была вкопана покрышка от колеса грузовика. Она носила функцию урны. В неё-то и кидали бычки и спички. Туда-то я и вылил остатки бензина. Ну, разве можно было не попробовать это поджечь? И я попробовал! Спасала опять пожарная машина, благодаря которой курилка сгорела не вся.

И вот пришла возможность мне перестать подметать парк, а заняться настоящим делом. У самого Шапошникова (будущего министра обороны Ельцинской России, а тогда – командующего Прикарпатским Военным Округом) водитель куда-то делся. Я не помню точно – куда.  Может  - заболел, может - в отпуск ушёл. Я не помню точно. Но вызвали меня в автопарк. Посередине его стояла белая «Волга». В стороне сидели наши офицеры, и какой-то один не знакомый.

- Ты из Москвы? – спросил он.

- Я

- Здорово. Значит, города не боишься. Львов – сложный город. Будешь Шапошникова возить. Вот «Волга» стоит. Покажи – как ты ездить умеешь?

Я шёл к этой «Волге», и думал: «Ну, тронуться то я тронусь. А дальше…. Главное никуда не врезаться и никого не задавить». И я решил так: включу первую передачу, руль до упора вправо, и буду ездить по кругу. Тогда точно не собью ничего. Так я и сделал. Руль до упора, первая передача и газ в пол!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!! !!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!

С рёвом я нарезал кругов десять – пятнадцать. После чего, остановился и вышел из машины?

- Это всё, что ты умеешь? – спросил меня не знакомый мне офицер.

- Да. Всё.

- Ты в учебке пятисоткилометровый марш проходил?

- Нет – ответил я.

- Кто его сюда привёз? – вскричал этот офицер и, выяснив, кто это сделал, сказал, чтобы этого гада больше за молодыми не посылали. Мол, привозит - хрен знает кого.

Конец моему пребыванию во Львове положили два события:

Первое – это то, что я поспорил, что подстригусь налысо,   и подстригся. «Фантомасов у нас не было и не будет» - сказал мне командир автороты, после этого.

А второе – это то, что я поджёг склад ГСМ!!!!!!!!!!!

Ну, конечно, не совсем склад ГСМ. Иначе бы Скнилова уже бы не было на карте Прикарпатья. Я поджёг одиноко стоящую баночку с маслом. Но стояла она рядом с бочками с соляркой и бензином. Я не знаю, кто там её оставил. Но я наткнулся на неё, когда подметал. Ну, разве можно было её не поджечь? И я поджёг. И ушёл оттуда.

Представите себе картину: Сидят офицеры, прапорщики, деды и черпаки и мирно отдыхают, неся тяжёлую воинскую службу. Так сказать – на страже Родины. Пока духи вылизывают, и без того чистый, автопарк. Перед их глазами стоят вряд грузовые машины. Всё, на первый взгляд, спокойно. Страна может не переживать за свою безопасность. Как вдруг сзади этих машин начинает подниматься густой, чёрный дым. И всё гуще и гуще. И всё бы ничего – но только они все знают, что как раз там, сзади машин, в том месте, откуда идёт этот дым, находится не что иное, как склад Горюче Смазочных Материалов!!! Склад ГСМ!!! Полные бочки бензина, керосина, солярки и масла.

Пожарная сирена завыла так, как не выла, наверное, никогда до этого. Всё пожарное отделение бросилось на тушение пожара. Каково же было их удивление, когда на месте «предполагаемого возгорания» они увидели одиноко стоящую и мирно дымящую баночку с маслом.

Странно, но ни у кого не было двух мнений в ответе на вопрос – Кто это поджёг?

Перед строем, на следующий день, из уст командира автороты прозвучала фраза, которую я не забуду никогда. Он сказал: «Если Судзиловский прослужит у нас до дембеля, то мы узнаем, что такое атомный взрыв».

И вот я уже еду из Львова в плацкартном вагоне. В компании двенадцати человек, разного срока службы, но объединённых одним. Это те люди, которых не захотели больше наблюдать в Скнилове. Которые, по разным  причинам, оказались не угодны офицерскому составу. Другими словами – лучшие люди. И называемся мы с ними – «Пересылка».

О, знакомый с детства, дух плацкартного вагона! Как же здесь хорошо! Я успел с родителями объехать половину Советского Союза. Очень любил и люблю путешествовать.  Я обожал железные дороги. Это было не просто маслом по сердцу. Даже не мёдом. Я даже не могу придумать название той райской жидкости, которой мазанул по сердцу мне этот плацкартный вагон. Жаль, что ехать надо было не долго.

В вагоне было душновато.  И одна маленькая девочка попросила меня открыть окно. Я надеюсь, что все знают, как открывается окно плацкартного вагона. Для тех немногих, кто не знает, я поясню: Берётся за массивную ручку верхней части оконной рамы двумя руками, и со всей дури тянется вниз. Именно это я и попробовал проделать. Но, не тут-то было. Грудь то была вся синяя, после многочисленных «осмотров». Пуговица на груди была «лодочкой». Т.е. – вогнута, от бесконечных  ударов по ней.  И, из-за резкой боли в груди, я даже не смог применить усилие. Мне было не много неудобно, но окно я так и не открыл. Пришлось кого-то другого просить это сделать.

Как я уже сказал, путь наш был не долог. И вот мы («Пересылка») уже в Ивано-Франковске.  Понижаем, как говориться, градус. А именно – поменяли штаб округа, на штаб дивизии. Это сразу сказалось на питании в столовой.  Мясо в супе стало меньше. Капусты – больше. Сама же воинская часть давила на психику только одним своим внешним видом. Нереальной высоты и нереальной толщины забор огораживал её.  Как выяснилось – до переворота 17-го года, в этом месте была царская тюрьма, в которой ещё Котовский сидел. Тюрьма была – тюрьмой и осталась.  И если во Львове я узнал, что такое дедовщина. То в Ивано-Франковске я узнал, что же такое устав. И, скажу вам, я не знаю, что лучше. Там я сильно засомневался в том, что лучше, когда офицеры следят за порядком и соблюдением устава. Мне стало казаться, что может быть лучше отдежурить  и  «отлетать» первые полгода, а потом жить спокойно, чем все два года «жить по уставу». В Ивано-Франковске летали все. И деды, и черпаки, и слоны, и духи. Летали одинаково. Отбивались и вставали за 45 секунд. Ходили строем в столовую. И выполняли ещё множество разной хрени.  Ни о какой дедовщине речи не шло. И когда я нахамил прапорщику на подъёме, то какой-то «дед», спавший в той же казарме, стал делать мне знаки, типа «Давай! Давай! Молодец!».  А потом, другие «деды» и «черпаки» подходили ко мне (к «духу»), пожимали руку и говорили: «Ну, ты дал! Молодец! Как ты его послал! Так держать!»

Ещё в Ивано-Франковске я увидел «Партизан». Раньше (да и сейчас тоже) каждый мужчина, отслуживший в армии, должен был раз в несколько лет ездить на сборы. Большинство мужского населения страны эти повестки выкидывает в мусоропровод сразу. Но некоторые ездят. Видимо, они,  таким образом, отдыхают от жён, и от работы. Вот их то и называют «Партизаны». Зрелище очень смешное. В советских пропагандистских фильмах именно так выглядели отряды Батьки Нестора Ивановича Махно. Представьте: толпа небритых, непричёсанных, волосатых, изрядно выпивших мужиков, разных возрастов. На каждом из них одета армейская форма, как правило,  не совсем по размеру. Пилотки падают с хаеров. Кто-то с бородой. Кто-то с серьгой. Всё это идёт, не стройной толпой, (к примеру) в столовую. Представьте эту картину. Не понятно – зачем это нужно государству? И зачем государство тратит на это деньги?

Вернёмся к моему пребыванию в Ивано-Франковске. Оно было невыносимо. Муштра по уставу 24 часа в сутки. Такое ощущение, что я опять попал в учебку. Причём – в которой находились не только недавно призвавшиеся солдаты, а и те, кто отслужил по два года. Среди нас (среди Пересылки) были ребята разных призывов. Я уже писал об этом. Были и те, кому ближайшей осенью домой. Представьте их облом, и их удивление, попасть, после Скнилова, в такую мясорубку.

Слава богу – мы были «пересылкой». И в эту часть прибыли временно. Мы не знали конечную точку нашего «пересылания». Но нам сказали, что мы должны очистить какой-то бокс. И как только мы его очистим – так тут же покинем эту замечательную часть, и этот замечательный город Ивано-Франковск. Поподметав впервые  дни улицы Ивано-Франковска, мы, наконец-то, увидели тот самый бокс, который нам надо было очистить, и поняли, отчего нам надо было его очистить. Бокс был огромный. Под несколько грузовых машин, как мне показалось. Внутри его был очень странный пол.  Это были большие, тяжёлые бульники, удивительным образом сложенные, как будто мозаикой. Как складывали Египетские пирамиды. Только камни Египетских пирамид прямоугольные и, относительно, ровные. Эти же камушки были, безусловно, меньше, но все кривые. Как будто кто-то очень терпеливый выложил из них этот пол, старательно подбирая один камушек к другому. Все же многочисленные щели, между ними, были засыпаны песком. В результате этого песка было достаточно много. Но, на удивление, сверху всё это покрытие смотрелось ровно и оригинально. Я бы даже сказал, что красиво. Не знаю, насколько это было практично. Видимо не очень. Потому, что именно этот пол и надо было переделать. Его решили заасфальтировать. Наша же задача была разобрать то, что там есть. Очистить бокс полностью. А этот песок и камни унести оттуда на достаточно приличное расстояние. Орудия труда у нас были самые современные: несколько совковых и штыковых лопат, пара носилок и пара тележек, об одном колёсике. И огромное желание сделать это поскорее, и свалить из этого Ивано-Франковска.

Потому и работали мы по-стахановски.  Как рабы на каменоломнях, мы выворачивали эти камни, и оттаскивали их, создав тем самым огромную кучу камней. Песок уносили на носилках и вывозили на тележках. Работали без перекуров, а в некоторые дни и без обеда. Работали все, одинаково. Не зависимо от сроков службы и званий. Один парень (фамилия его была Бондарчук) попробовал сделать попытку сочконуть.

- Ну, я же дед - сказал он.

- Какой на хрен дед? Давай работай! Слышал же, сказали, чем быстрее закончим, тем быстрее уедем отсюда – ответил ему черпак-литовец Разминас Римас.

Когда наша работа подходила к концу, вдруг стало известно, что этой Ивано-Франковской части нужен один водитель. Решено было оставить одного солдата из нас (из Пересылки).  Причём, молодого. Что бы подольше на дембель не уходил.  Нас было трое тех, кто не прослужил и полгода. И нас, по одному, вызывали на собеседование. Я понял, что для того, что бы здесь не остаться, надо наговорить про себя всего самого плохого. И надо зарекомендовать себя как можно хуже. Я не помню все вопросы, которые мне задавали. Помню один. Меня спросили:

- Приводы в милицию были?

- Были – говорю я

- Сколько?

- Много

- Сколько, много?

- Да не помню я точно. Много.

А на следующее утро я, сознательно, нахамил прапорщику на подъёме, чем привёл его в неописуемый гнев. И привёл в такой же неописуемый восторг всех солдат. Я уже рассказывал об этом выше.

В этот день, на построении, этот прапорщик возмущённо стал говорить перед строем, что у нас произошло ЧП. Что один солдат внаглую хамит ему на подъёме.

- Кто хамит? – спросил его тот офицер, что со мной собеседовал.

- Да вот этот – сказал прапорщик, указав на меня пальцем.

- Этот? Да ты знаешь, сколько у него приводов в милицию? Да он сам не знает, сколько у него приводов в милицию.

Эту его фразу мне потом долго повторяли, смеясь, мои друзья по «пересылке». «Да ты знаешь, сколько у него приводов в милицию? Да он сам не знает, сколько у него приводов в милицию»

И я понял – в Ивано-Франковске мне не служить. Ура! Этой участи удостоился одессит, по фамилии Осадченко. А мы, уже без Осадченко, покинули этот славный город, и прибыли на новое место.

Местом этим был небольшой городок Тернопольской области, под названием Чортков. Градус был опять понижен, и из штаба дивизии мы приехали в штаб полка. В Чорткове располагался полк.  Там мы были не долго. Все знали, что мы здесь не должны остаться. Что мы должны уехать на какой-то полигон, что-то там строить. Только машина с этого полигона приезжает сюда (в Чортков) за продуктами два раза в месяц. И нам нужно её дождаться. Мы праздно шатались несколько дней. Нас даже на КПП не останавливали, когда мы покидали часть. А в столовой не хотели кормить, говоря что, мол, мы не местные. Правда и в Чорткове понадобился водитель, с небольшим сроком службы. Так от нас откололся второй парень, моего призыва. Фамилия его была Пьянков. И я остался в пересылке один из тех, кто не прослужил даже полгода.

И вот приехала машина с полигона. По её внешнему виду было сразу понятно, что она выехала из лесу. За рулём сидел водитель, по имени Геша Протасов. Он тоже отличался от всех солдат, которых я видел до этого. Вроде бы всё то, да что-то не то. Как-то не так он был одет, и не так держался. А рядом с ним был прапорщик Иванов, которого Геша называл «Старшина». Это вообще уникальный кадр. О нём после расскажу отдельно. Скажу одно – он был совсем не похож на военного. На нём даже формы не было. И создавалось ощущение, что он только что из вытрезвителя. Машина тоже была уникальной. Это был ЗИЛ 157, носящий так же имена «Мормон», «Колун», «Захар». До этого момента я был уверен, что подобная техника давно вся списана в утиль. Позже же выяснилось, что эта машина называлась на полигоне «новая». Потому, что была ещё и «старая». Это был такой же ЗИЛ 157, только в гораздо худшем состоянии. За рулём «старой» машины ездил парень, по прозвищу Челентано. Был он родом из города Кромы, Орловской области. И звали его – Андрей Жолудев.

И вот мы, в кузове этого самого «нового» ЗИЛа 157, приехали на этот самый полигон. С нами, за старшего, приехал капитан. Я забыл фамилию этого капитана. Помню только, что мужик он был очень хороший. При встрече я бы пожал ему руку.